Корреспондент телеканала «Дождь» Сергей Ерженков рассказал пользователям «Старого телевизора» о своей карьере и наиболее успешных репортажах, поделился мнением о необходимости люстраций журналистов, а также о том, что произойдёт в стране после падения цензуры федеральных СМИ.
— Как вы пришли в журналистику? Что подтолкнуло?
— В 7 классе нас заставили писать сочинение на тему «Кем бы я хотел стать в будущем?» Большую часть отведенного времени я провел в состоянии глубокой задумчивости: смотрел в окно и размышлял, что же мне больше подходит — профессия повара или журналиста? Это был настолько мучительный для меня выбор, что я решил написать сразу два сочинения, причем уложился я в последние 15 минут.
К 9 классу я стал склоняться к журналистике. Я перестал интересоваться точными науками, забросил математику, физику и химию — предметы, по которым прежде у меня были четверки и пятерки, — пересел на предпоследнюю парту и стал беспорядочно читать. Читал все подряд. За урок я мог прочесть одну главу из «Степного волка», обзор футбольного тура на страницах «Спорт-экспресса» и половину газеты «Коммерсантъ». Все-таки жизнь — талантливый сценарист. Я, ученик 10 класса, читал колонки Михаила Зыгаря, который спустя много лет стал моим главным редактором. Благодаря Мише я уже тогда знал, чем шииты отличаются от суннитов и кто такие туркоманы. Некоторые, несмотря на свой почтенный возраст и обязывающий к подобным знаниям статус, до сих пор вон путаются на пресс-конференциях.
Последние три года учебы меня интересовало только пять предметов — русский язык, литература, история, география и биология. Остальное время я читал и верстал школьную газету.
— Расскажите о своем профессиональном пути? Какие жанры вам близки?
— Я никогда не хотел работать на телевидении. Всегда хотел писать. А на НТВ попал случайно. Я испытывал финансовые затруднения, и моя подруга, в ту пору — сотрудница НТВ, предложила мне попробовать себя в роли телевизионного продюсера, снабдив меня телефоном Кати Гордеевой. Я долго проигрывал в голове возможные сценарии нашего телефонного разговора, репетировал наедине с собой. Мне не хотелось предстать дилетантом. Но Кате и Жене Баламутенко, шеф-редактору «Профессии-репортер», хватило ровно пять минут для того, чтобы раскусить меня. Я не понимал телевизионные термины, не мог отличить синхрон от лайфа, а когда однажды услышал от эмоциональной Кати, что этот кусок надо давать «встык», я подумал о какой-то изощренной экзекуции, к которой мне нужно морально готовиться. Вообще на телевидении присутствует легкая «дедовщина», и к этому нужно быть внутренне готовым. Не будь у меня таких наставников, как Катя или Марианна Максимовская, я бы вряд ли нашел в себе силы переформатировать себя из продюсера в автора. Телевидение — это ремесло. Я всегда говорю молодым корреспондентам «Дождя»: забудьте про вензеля и прочие красивости, научитесь сперва ровной кирпичной кладке, сначала — фундамент, а потом все остальное. Телевизионный сюжет сшивается по стандартным, неизменным лекалам. Вот когда вы освоите это ремесло, можете приступать к экспериментам и поиску новых форм.
Что касается жанров, все 8 лет я занимаюсь одним и тем же — снимаю репортажи для итоговых еженедельных программ. Сначала это была «Профессия-репортер», потом — «Неделя с Марианной Максимовской», сейчас — «Дождь».
О других жанрах судить не берусь, так как ничего в них не понимаю.
— Расскажите о крупных успехах и провалах в профессии?
— После каждого репортажа я виню себя за то, чтобы не докрутил, где-то снизил планку требований к себе, где-то — поленился и что-то не доснял. Я смотрю свои репортажи несколько раз, но только в первую неделю после выхода в эфир. Потом я о них забываю. Однажды мне попался на глаза мой сюжет трехлетней давности — не буду говорить, какой, — и я готов был от стыда провалиться сквозь землю. Чтобы не испытывать подобных чувств, я стараюсь отсекать от себя прошлое.
Единственным мерилом успеха являются зрители. Если судить по резонансу, то успехом, наверное, можно назвать первый мой репортаж на НТВ «Любовь на обочине» про жизнь придорожных проституток на трассе Владимир-Нижний-Новгород и репортаж на «Дожде» про ополченца, который поехал воевать на Донбасс, чтобы погасить свой кредит.
— Работа над каким репортажем/сюжетом/фильмом оказалась наиболее сложной/интересной/шокирующей?
— Над всеми. Сейчас, спасибо за это «Дождю», я могу себе позволить роскошь не снимать репортажи на те темы, которые мне неинтересны. Я работаю только над тем, что меня по-настоящему волнует и кажется важным. Все истории я пропускаю через себя. Сижу я с депутатом в бане, слушая его пьяную исповедь, или в покосившейся избе с несчастным одноногим ветераном «русской весны» — не важно, я везде и всегда стараюсь «впустить» в себя героя моего репортажа. Его боль — это и моя боль. Репортер должен быть наделен чувством эмпатии, это, пожалуй, важнее, чем его писательский талант. Андрей Лошак недавно написал статью о том, как сложись судьбы воспитанников детского дома, которых он снимал десять лет назад для «Профессии-репортер». Он до сих пор с ними общается, некоторым помогает. Они стали частью не только его профессиональной биографии, но и жизни.
— Какие процессы в обществе начнут происходить, если цензура падет?
— Эти процессы наша страна переживала в конце 80-х-начале 90-х. Начнется самокопание, рефлексия и попытки переосмыслить некоторые события новейшей истории. Снимут какой-нибудь ремейк «Покаяния» Абуладзе. Откроются архивы. Историки и правозащитники начнут расчищать авгиевы конюшни этой гибридной информационной войны, которую правительство вело с собственным народом. У общества появится запрос на честный и непредвзятый взгляд на историю.
Все это мы уже проходили. И не раз. Другое дело — личная ответственность каждого. Никто опять не захочет брать вину на себя. Виноват Сталин, Берия, Ежов, виновата пропаганда. Но постойте — это из Довлатова, — кто же написал эти 4 миллиона доносов? «Ой, мы ж ничего не знали, нам все по телевизору врали, а мы люди простые, неискушенные», — так мои родители говорили в 90-е. Точно так же они будут говорить про Крым и войну на Донбассе.
Немцы — великий народ, они нашли в себе силы признать вину и не валить все на одного человека.
Фундаментальная проблема России в том, что мы перестали быть христианской страной. И это несмотря на все разговоры про духовые скрепы и рождественские стояния первых лиц со свечкой в руках. Это только фасад, за которым ничего нет. Я говорю не о самой религии, я говорю о мироощущении, если хотите, о христианской парадигме, которая предполагает личную ответственность каждого. Даже в атеистических скандинавских странах эта парадигма сохранилась, у нас — нет. Вот есть Ветхий завет с коллективной ответственностью, когда за грехи одних страдают другие, и карающий Бог насылает на весь город серный дождь, а есть Новый завет, провозгласивший личную, индивидуальную ответственность каждого. Мы живем в мире Ветхого завета. Падет цензура — опять крайним окажется один человек. Наш народ инфантилен. Мы — все равно что дети, которые источником своих бед воспринимают не себя, а взрослых.
— Нужно ли проводить люстрации по отношению к тем журналистам, которые замарали свое имя участием в государственной пропаганде?
— Будь в России понятие репутации, никаких бы люстрации проводить не потребовалось. Вся проблема в том, что у нас никто не думает о своей репутации, об отвественности за каждое произнесенное слово. Найдите листовки «Единой России» за какой-нибудь 2002 год и посмотрите, что там написано: «к 2015 году каждый гражданин России будет получать доход от продажи полезных ископаемых»; «по уровню ВВП мы догоним и перегоним Португалию»; «все учителя и военные будут обеспечены жильем». Кто-нибудь помнит об этих обещаниях? Нет, все забыли, словно этого и не было. То же самое с журналистами. Завороженные зрители даже не заметили, как Соловьев и Киселев изменились за последние 15 лет — настолько ловко им удалось переобуться в воздухе. И, поверьте, они еще не раз переобуются.
Вопрос про люстрации не абстрактный для меня вопрос. Я не думаю так: вот придут к власти какие-то люди, напишут закон и поразят в правах тех, с кем я когда-то работал, но поскольку я пропагандой никогда не занимался, я могу спать спокойно. Всякий раз я задаю сам себе вопрос: готов ли я быть автором или лоббистом этого закона? И всякий раз сам себе отвечаю: нет, не готов. За последние два года я перестал общаться со многими коллегами. Среди моих нынешних друзей нет ни одного, кто переступил бы внутреннюю черту. Но судить тех, кто в силу разных обстоятельств - семейных ли, финансовых — стал рупором государственной пропаганды, я, пожалуй, не готов.
— Как по-вашему, какое будущее у российского телевидения?
— Мы часть мировой индустрии, кто бы что ни говорил. Изоляционистская политика нашей страны не коснется телевидения, мы будем следовать всем мировым тенденциям и идти по уже проторенной дороге.
Я плохой прогнозист. За прогнозами вам лучше обратиться к Сергею Евдокимову. В конце каждого года он публикует в своем фейсбуке статьи о телевидении будущего. Все, что я, надув щеки, как эксперт, говорю про мировые тенденции телеиндустрии, является компиляцией его мыслей и наблюдений.
— Есть ли современные телепроекты, привлекающие ваше внимание? (или телепроекты прошлого)
— Лучшей программой я считаю и всегда считал «Намедни» Леонида Парфенова. И я безмерно счастлив, что судьба меня свела с людьми, которые имели отношение к этой программе. Это мои учителя.
По мере возможностей, стараюсь следить за тем, что делает Николай Картозия на «Пятнице». Я преклоняюсь перед его продюсерскими талантами. Он может делать не только инфотейнмент с уклоном в политику, но и развлекательное телевидение. Не могу не отметить его фильм о Бродском. С нетерпением жду следующий — о другом великом писателе.
— Вы работали на нескольких телеканалах, каковы отличия? Редакционная политика, зарплаты, техническое оснащение и прочее.
— Сравнивать НТВ, где я начинал свою телевизионную карьеру, с «Дождем», конечно, некорректно. Зарплаты в три раза ниже. Про техническое оснащения даже говорить не приходится. Как выглядела моя командировка на НТВ или в «Неделе»? Если я ехал на поезде, выкупалось все купе полностью. Из точки А в точку Б я перемещался исключительно на такси, даже если расстояние 300 километров. Со мной на связи 24 часа в сутки были продюсеры, которые договаривались с героями. На «Дожде» панковский принцип D.I.Y.: я сам продюсирую, сам договариваюсь, сам просчитываю логистику. Перемещаюсь на общественном транспорте. И снимаю я все сам на маленькую камеру, которая, кстати, куплена на НТВ-шную зарплату (при моей нынешней зарплате я бы ее не купил).
Но «Дождь» дает мне свободу. Для меня это главное. За те полтора года, что я работаю на этом канале, мои тексты ни разу никто не правил. Разве что стилистически, но не в угоду каким-то установкам, полученным из администрации президента.
Мне нравится молодой коллектив «Дождя». Это уже следующее после меня поколение. Им по 20 лет, но они сделали свой выбор и готовы нести за него ответственность. При этой власти их не возьмут работать на «Первый канал» и НТВ. Но ничего страшного. Надеюсь, рано или поздно наступит время, когда они вырастут в журналистов федерального канала, и для этого им не потребуется уходить с «Дождя».
