Евгений Киселёв — один из главных героев постсоветского телевидения; его лучшие годы в профессии пришлись на эпоху Бориса Ельцина. После смены власти на НТВ в апреле 2001 года, а затем последовательного закрытия ТВ-6 и ТВС, Киселёву не нашлось места ни на одном телеканале в России. Он покинул страну и обосновался в Киеве. В интервью Наталии Ростовой, автору проекта «Рождение российских СМИ. Эпоха Горбачева (1985-1991)», Евгений Кисёлев рассказал о своей телевизионной карьере в России.
— Ваша карьера, да и слава телезвезды началась с «Итогов». Это была вторая аналитическая программа на советском телевидении, после «Семи дней», выходивших всего полгода.
— Даже меньше. На самом деле, популярность и узнаваемость пришли ко мне сразу же после того, как я начал работать ведущим в «Вестях». Это был очень недолгий период с мая по ноябрь 1991 года. А пришел я на Центральное телевидение в январе 1987 года, случайно встретив моего давнего знакомого по Иновещанию. Александр Евдокимов когда-то работал там в кубинском отделе, а потом перешел на ЦТ, в международный отдел Главной редакции информации, она же — программа «Время».
В то время социальные лифты заработали так стремительно, что сейчас диву даешься. Получив назначение корреспондентом в Анголу, Евдокимов перед отъездом обрисовал мою карьерную перспективу: через год-другой станешь старшим редактором, примут в партию, лет через пять повысят до комментатора, а еще через год-другой пошлют в какой-нибудь зарубежный корпункт.
Но меньше чем за год я прошел дистанцию, которую другие проходили прежде за много лет. Осенью 1987-го Григорий Шевелев, тогдашний главный редактор, позвал меня и предложил стать одним из ведущих утренней информационно-музыкальной программы «90 минут».
А вот конкретную известность, не скажу — славу, я ощутил, когда в конце 1990 года перешел с Первого канала на только-только создававшуюся ВГТРК, а весной 1991-го попеременно с Александром Гурновым стал вести последний выпуск «Вестей» в 23.00. «Киселев! — говорили мне незнакомые люди на улице. — Ты вчера вел „Вести“. Мы тебя смотрели. Молодец!»
— Вы прежде занимались пропагандой, и это, думаю, было очевидно для вас и для других сотрудников Иновещания. Как это со временем начало меняться — в вашем восприятии, в восприятии вашего руководства?
— Это было позже. Моя работа на Иновещании была в значительной степени рутиной. Я пришел работать туда в 1984-м, в такой застой-застой, и когда собрался переходить на телевидение, первый теплый ветерок гласности туда еще не дошел. Я был рядовым сотрудником, в обязанности которого входило много чисто технических вещей: подай, принеси, выйди вон. Часто приходилось дежурить по редакции, а в обязанности дежурного входило сверстать типовой бюллетень новостей. Если сравнивать с той пропагандой, которую мы видим сегодня, то тогда все было суше и строже, хотя, честно скажу, многого просто не помню уже.
— Был момент, когда в период гласности вы поняли, что что-то меняется безвозвратно?
— Уже когда перешел на телевидение. Но, прежде всего, перемены стали ощущаться в газетах и журналах. Кто-то шепнул, что в «Огонек» пришел новый главный редактор по фамилии Коротич, там начинают происходить большие перемены — и с осени 1986-го я обязательно каждую неделю покупал «Огонек», где всякий раз появлялись какие-то смелые публикации. Потом та же история повторилась с «Московскими новостями», которые возглавил Егор Яковлев. Кто-то говорил, что в каком-то толстом журнале появилась статья, которая раньше никогда и ни за что появиться там не могла… Кто-то рассказывал, что вот-вот выйдет фильм, спектакль, книга, которые раньше были под запретом. Пожалуй, первые признаки грядущих перемен появились в прессе в 1986 году, а в 1987-м это был уже обвальный процесс.
Конечно, это все было управляемо сверху, это была разрешенная свобода. В конце 1988-го в программу «Время» пришел новый главный редактор — Эдуард Сагалаев, до этого возглавлявший легендарную «молодежку» [молодежную редакцию], которой было позволено чуть больше, чем другим. Вскоре Сагалаев сделал решительное кадровое назначение: 29-летний Олег Добродеев стал заместителем главного редактора. Сенсация невероятного размера! Когда Сагалаев объявил об этом на летучке, то была немая сцена, как в «Ревизоре». Было революционное время.
— Вам тогда не объясняли линию партии и правительства? Не говорили, какая вам роль уготована в этой новой истории России?
— Господь с вами!
— Понятно, что предвидеть все было невозможно, но ведь это чье-то решение — взять молодых парней с Иновещания, сделать их основой политического вещания?
— Все было гораздо проще. Тогдашние руководители и на уровне государства, ЦК КПСС, и в отдельно взятой редакции действовали методом тыка. Была установка «больше гласности», было понятно, что нужно продвигать способную молодежь, вот и продвигали.
Чужак Сагалаев пришел в крепко сбитый коллектив, который не менялся десятилетиями. Его члены очень трезво понимали свою цену, и Сагалаева они восприняли правильно — как угрозу. Конечно, не полюбили. Он не очень хорошо разбирался в тонкостях работы теленовостей, и ему нужно было на кого-то опереться. Вот и вышли на первые роли в редакции тридцатилетние — Олег Добродеев, Александр Гурнов, Татьяна Миткова, приведенный Сагалаевым из «молодежки» Владислав Флярковский, ну и ваш покорный слуга тоже.
Это был политический эксперимент — назначить Коротича руководить «Огоньком», а Егора Яковлева — «Московскими новостями». Назначить ярких, волевых, талантливых, упрямых людей. Но ни Михаил Горбачев, ни [один из идеологов перестройки] Александр Яковлев не могли себе представить, что, объявляя политику гласности, они выпускают джинна из бутылки.
— Как вы пришли к идее создания еженедельной аналитической программы, обозревающей итоги недели?
— Самые интересные выпуски «Международной панорамы» вел Александр Евгеньевич Бовин. Он обладал совершенно потрясающей способностью просто и понятно рассуждать в кадре о том, что происходит во внешней политике, в международных отношениях. А как бы хотелось, говорили мы внутри нашей редакции, чтобы однажды ведущий смог так же спокойно, не боясь, рассуждать о том, что происходит в нашей внутренней политике.
Первой попыткой такой программы стала «Семь дней», которая вышла в эфир вместо воскресной программы «Время» в ноябре 1989-го. Уже в конце февраля 1990-го ее закрыли — аж по решению Политбюро ЦК КПСС. Никто — ни ведущие Александр Тихомиров и Эдуард Сагалаев, ни мы, редакторы и корреспонденты, работавшие на них, толком не понимали, как делать программу, но общими усилиями сделали полтора десятка выпусков. Это был бесценный опыт. Я снял несколько репортажей, был редактором нескольких выпусков, и многому научился. Когда программа закрылась, я точно знал, что когда-нибудь смогу сам вести такую передачу.
Осенью 1990 года началась, по сути, реакция. Политику гласности попытались заморозить. Горбачев стал уходить от прежнего курса, пытался идти на попятную. Частью этой реакции стал второй приход на телевидение Леонида Кравченко главой Гостелерадио СССР. Удивительно, что в первый раз у него была миссия — впустить на телеэкран побольше воздуха. С этой задачей он, безусловно, справился — при нем случились Владимир Молчанов с «До и после полуночи», программа «Взгляд» и масса других позитивных начинаний. За это Кравченко был награжден престижной должностью генерального директора ТАСС. А вот в 1990 году он пришел совсем с другим поручением — навести порядок, закрутить гайки, выгнать распоясавшихся вольнодумцев. Был закрыт «Взгляд», Сагалаева, по сути, отстранили — назначили зампредом Гостелерадио без конкретных полномочий. Новый главный редактор «Времени» Ольвар Какучая, добрый и хороший человек, но с точки зрения политических взглядов он был ретроградом и консерватором, Добродееву честно сказал: «Мы с тобой, Олег, не сработаемся».
И тут неожиданно появилась возможность перейти на российский канал, существовавший пока только на бумаге. Однажды мне позвонил Александр Любимов, с которым мы были знакомы еще со времен Иновещания. К тому времени он уже был не только звездой «Взгляда», но и депутатом Верховного Совета РСФСР, и порой вел себя так, будто дверь ногой к Ельцину открывает. Он попросил меня встретиться с бывшим куратором программы «Взгляд» Анатолием Лысенко, которого только что назначили генеральным директором ВГТРК, и тот с порога предложил мне занять пост руководителя информационной службы. Я сказал, что у меня нет опыта. Но, если вам нужен хороший главный редактор, сказал я, то могу посоветовать Добродеева. Добродеев сильно колебался, но ситуация в некоторой степени была безвыходной, и Лысенко его уговорил. С 1 декабря 1990 года Добродеев стал работать на ВГТРК, у него было удостоверение дирекции информационного вещания под номером один, а у меня — с номером два.
После провала августовского путча первый канал возглавил Егор Яковлев, и он тут же предложил Добродееву вернуться руководить новостями. Кстати, в личных разговорах Добродеев тогда совершенно точно обрисовал дальнейшие события. Мы меняемся местами, говорил он. При Егоре Яковлеве Центральное телевидение какое-то время будет весьма либеральным, а ВГТРК под руководством Попцова и Лысенко, в силу своего происхождения и близости к российской власти, быстро станет официозным каналом, где возродятся прежние нравы. Я был старше Олега на несколько лет, и обладал, как мне теперь кажется, гораздо большим жизненным опытом. Но, несмотря на это, Добродееву я тогда, не скрою, просто смотрел в рот. Подход был у меня простой: куда он — туда и я. И когда Добродеев неожиданно для многих ушел с НТВ обратно на ВГТРК [в начале 2000 года], я очень хорошо понимал тех, кто, особенно не раздумывая, рванул с НТВ вслед за ним. А критическим взглядом смотреть на Олега Борисовича я научился гораздо позже, уже когда мы работали на НТВ и когда в жизни многое стало драматическим образом меняться.
О том, что надо делать воскресную итоговую программу, мы говорили еще в «Вестях», обсуждали меня в роли ведущего. Но реализовывать эту идею стали уже с Яковлевым и с [будущим создателем НТВ] Игорем Малашенко. Он пришел в Останкино из пресс-службы Горбачева тогда же, осенью 1991-го. В середине 1992-го он занял должность первого зама Яковлева и понемногу, де-факто, стал руководителем.
— Если касаться темы НТВ, то есть ли какие-то истории, о которых мы еще не знаем, но которые были существенны для развязки 2001 года?
— Трудно сказать. Наверное, существеннее всего история, которая сыграла роковую роль — решение Гусинского продать 30% акций НТВ «Газпрому» в 1996 году. Благодаря этому у НТВ появились колоссальные возможности для развития, для создания полноценного круглосуточного вещания. Но потом эти 30% превратились в рычаг, в ту отмычку, с помощью которой власть сумела на НТВ зайти и осуществить враждебный захват.
— Это известно. А может, например, существовали какие-то договоренности между Владимиром Гусинским и Владимиром Путиным, о которых вам годы спустя стало известно и которые повлияли на ту историю?
— Честно говоря, я не знаю ничего про какие-то тайные договоренности между Гусинским и Путиным. Вообще ничего.
— А действительно ли Гусинский позже вел переговоры о возвращении в Россию?
— Я этого не исключаю, хотя точно ничего не знаю. Не сомневаюсь, одно время Гусинский надеялся, что сможет вернуться в Россию. Может быть, не в полном смысле слова — все-таки за эти 16 лет он пустил в Америке корни, обзавелся домом, бизнесом, дети выросли, пошли в школу, в университет и так далее. Но он, конечно же, хотел иметь возможность свободно приезжать в Россию, когда захочется, не опасаясь, что Генпрокуратура вдруг опять предъявит ему какие-то претензии.
Может быть, была идея даже вернуться на рынок эфирных СМИ, запустить новый телеканал или купить и перезапустить один из существующих. Когда президентом на четыре года стал Медведев, эти надежды были, может быть, на пике. Но надежды, как вы догадываетесь, не оправдались.
— Словом, ничего секретного вы не знаете? Все в истории НТВ известно, публично, описано многократно. Так?
— Нет, есть масса вещей, о которых мало кто знает. Еще обиднее, что в истории НТВ были вещи совершенно революционные для своего времени, которые, увы, сегодня совершенно забыты. Вокруг истории НТВ — и создания, и развития, и захвата «Газпромом» существует много штампованных представлений, легенд и мифов, которые перекочевывают из одного издания в другое, и в конце концов становятся частью некоего псевдоканона.
— Например?
— Например, открываю нашумевшую модную книгу Михаила Зыгаря «Вся кремлевская рать». (Открывает и листает книгу.) Сейчас найду это место… Вот оно:
«Уже через месяц после инаугурации Путина Генеральная прокуратура завела против него уголовное дело, его арестовали и поместили в печально известный московский следственный изолятор Бутырку. <…> Гусинский просидел за решеткой три дня. В камеру к нему пришел министр печати Михаил Лесин. Они подписали соглашение, по которому олигарх должен был выйти на свободу и за это отдать телеканал НТВ. Гусинского освободили, он немедленно уехал из России и опубликовал подписанное в камере соглашение».
Ну, послушайте, при всем моем уважении к автору, это же чистая беллетристика! Все было совсем не так. Действительно, Гусинского арестовали, но Михаил Лесин ни в какую Бутырку не приходил. Он позвонил Игорю Малашенко, который был тогда первым заместителем Гусинского, отвечал за связи с общественностью и с государственными организациями. Если вы хотите, чтобы судьба Гусинского сложилась более-менее благополучно, сказал Лесин, то надо начинать переговоры о продаже его бизнеса.
Отлично помню, как на следующий день утром Малашенко собрал нескольких самых доверенных людей из руководства [управляющей НТВ компании] «Медиа-Моста», на даче у Гусинского, который в тот момент еще был в СИЗО. Мы сели в беседке на открытом воздухе, где нас не могли подслушивать, и Игорь рассказал про разговор с Лесиным, добавив, что Гусинский через адвокатов передал: принимать решение нам — из тюрьмы ему самому это делать сложно. Все сразу сказали: да, конечно, начинаем переговоры, все, что угодно, лишь бы Володю выпустили. Потом, правда, завязалась достаточно бессмысленная в тот момент дискуссия: а мы переговоры начинаем для того, чтобы действительно продать бизнес, или только делаем вид, чтобы Гуся освободили? Малашенко в присущей ему жесткой манере этот спор оборвал и поехал общаться с Лесиным. Гусинского освободили на третий день.
Переговоры же между Лесиным и Малашенко начались уже после того, как Гусинского отпустили из Бутырки, и шли несколько недель, в ежедневном режиме. Несколько раз в день Малашенко ходил из Большого Палашевского переулка, где находился «Медиа-Мост», в министерство печати, через Тверскую. Соглашение было подписано только через несколько недель. Пресловутое приложение номер шесть, более известное под хлестким названием «протокол № 6», в котором, по сути, говорилось о том, что Гусинский получает свободу и возможность уехать из страны в обмен на продажу своего медиа-бизнеса, было результатом той самой хитроумной челночной дипломатии Малашенко. Лесин и те, кто за ним стоял, вовсе не хотели оставлять никаких следов. Но — пришлось. И потом это сработало как бомба замедленного действия.
За день до подписания всех соглашений Гусинский в присутствии своих адвокатов, на видеокамеру, сделал заявление о том, что находится под давлением, что любые договоры, которые он подпишет в ближайшее время — связанные с отказом от имущественных прав или с продажей принадлежащих ему активов, являются ничтожными, потому что делает он это под давлением правоохранительных органов, под угрозой своей жизни и безопасности. Это было важно для возможных грядущих споров в иностранных судах.
Так что история про то, что Лесин, как в «Крестном отце», пришел в камеру Гусинского в Бутырке и «сделал предложение, от которого невозможно отказаться», положил перед опальным олигархом бумагу: или здесь будет твоя подпись, или твои мозги — это чистой воды литературщина. Для голливудского политического триллера про путинскую Россию проходит на ура, для серьезного разговора о нашей недавней политической истории не годится совершенно.
— Почему, на ваш взгляд, так радикально расходятся представления о том, что произошло в 2001-м году с НТВ?
— Хороший вопрос. Мне кажется, было несколько причин. Уже тогда довольно неплохо работала машина кремлевской пропаганды. Были журналисты в прокремлевских СМИ, которые совершенно сознательно, с подачи высокого начальства, подавали историю так, как это было выгодно Кремлю. Судьба этих подпевал сложилась по-разному. Никогда не забуду, как Олег Добродеев, обычно крайне придирчивый при подборе новых сотрудников, взял на ВГТРК чуть ли не всех подряд «отличившихся» на войне против НТВ. Некоторых даже наградил особо — у них появились свои программы. Правда, они порой совершенно не годились для работы в эфире из-за откровенных дефектов дикции, но это ведь мелочи, правда? А некоторые из наших тогдашних разоблачителей стали потом записными оппозиционерами — похлеще нас, тогдашних, и даже жертвами путинского режима.
— Это кто?
— Я не хочу сводить счеты через это интервью.
— А вы не думаете, что сами давали поводы быть критичным к телекомпании?
— Наверное, давали. Наверное, и поводы были. Но мне кажется, в основе этого был еще и некий социальный заказ — провластная позиция в тренде, на этом можно сейчас сделать себе имя, такие публикации нравятся начальству, нравятся в Кремле, нравятся другим владельцам СМИ. Не хочу плохо говорить о покойном Борисе Березовском, он оказался быстро в опале, из противников опять превратился в союзника Гусинского. Но в 1999-м и 2000-м все СМИ, которые им контролировались, мочили нас по полной программе.
— Позицию тех, кто мочил, если суммировать, наверное, можно выразить так: НТВ не хотел платить по долгам, взяв большие деньги, фактически, у государства. За НТВ числятся грехи: участие в информационных войнах, например за «Связьинвест», участие в кампании Ельцина в 1996-м. Мне кажется, это были основные моменты, на которых играла та сторона. Так?
— Так. Но это была совершенная неправда. Во-первых, давайте про 1996-й. Практически все журналисты, которые были тогда в России, за исключением прокоммунистических изданий, в большей или меньшей степени поддерживали Бориса Ельцина против Геннадия Зюганова.
— Не все.
— А кто не поддерживал?
— Например, «Новая газета», «Общая газета», несколько других; словом, те, кто не вписывается в эту схему.
— Ну, не совсем так.
— У них героем был Григорий Явлинский.
— Они все равно были против Зюганова, за него не был никто. А быть против Зюганова в тот момент означало — быть за Ельцина. Очень простая история. В 1996 году в России объективно существовало антикоммунистическое большинство, которое не хотело возвращения коммунистов к власти. А дальше уже политтехнологи решали задачу консолидации этого антикоммунистического большинства. И когда выбор был — или Ельцин, или Зюганов — естественно, выбор всех был на стороне Ельцина.
— Говорили, что именно тогда журналисты «лишились невинности» — встали отчетливо на одну из сторон.
— Я не думаю, что это было хоть сколько-нибудь существенной причиной недовольства НТВ.
— А информационные войны?
— Опять-таки история раздута до совершенно непотребных размеров. Например, я, когда разгорелся скандал вокруг конкурса по «Связьинвесту», вообще в отпуске был, программа «Итоги» ни разу не вышла в эфир. Причем не случайно. Мы с Гусинским и Малашенко специально собрались тогда, обсудили ситуацию и решили, что «Итоги» в этом скандале не участвуют. Какие ко мне вопросы?
— К вам, может, и нет, но — коллеги…
— Я за коллег с других каналов не отвечаю. Мне важно, что я в этом лично никакого участия не принимал.
— Хорошо, но «коробка из-под ксерокса» в телеэфире — это вы.
— Хорошо, «коробка из-под ксерокса» — это я. Действительно так. Это был реальный эпизод внутренней борьбы между разными группировками в окружении Ельцина.
— Вы это понимали, когда выходили в эфир?
— Прекрасно понимал. Господ Лисовского и Евстафьева задержали в тот момент, когда они эту самую коробку с наличными деньгами выносили из Белого дома. Все в Кремле прекрасно знали о том, что предвыборный штаб Ельцина оперирует некоторым количеством наличных денег — в частности, для того, чтобы рассчитываться с поп- и рок-звездами, которые выступали в поддержку Ельцина. Других способов эта публика в ту пору не признавала. Офшорные компании, зарубежные счета, кредитные карточки иностранных банков — это все позже появилось. Тогда — только нал. И когда люди [главы службы безопасности президента Александра] Коржакова задержали Лисовского и Евстафьева, стало ясно, что это провокация — для того, чтобы попытаться скомпрометировать ту часть ельцинской команды, которая была главным мотором победы на выборах.
С самого начала в окружении Ельцина было две команды. С одной стороны, условные либералы во главе с Анатолием Чубайсом, так называемая «аналитическая группа», куда входили [дочь Бориса Ельцина] Татьяна Дьяченко, и Игорь Малашенко. С другой стороны, силовики во главе с [вице-премьером Олегом] Сосковцом, [директором ФСБ Михаилом] Барсуковым, Коржаковым. Последние убеждали Ельцина, что на выборах ему не победить, а раз так — никаких выборов и не нужно, надо найти повод ввести в стране чрезвычайное положение, распустить Думу, запретить КПРФ и отложить выборы на два года.
История с «коробкой из-под ксерокса» была катарсисом, когда коржаковцы предприняли последнюю попытку переломить ситуацию в свою пользу. С колоссальным трудом люди из другого крыла ельцинской команды этот процесс остановили.
— Вы говорите, что прекрасно все понимали, то есть сознательно играли на одной из сторон в этой войне.
— Да, и я ничуть не сожалею об этом. Что касается «коробки из-под ксерокса» — это был, конечно, важный эпизод предвыборной кампании, но сводить всю историю работы НТВ по освещению выборов 1996 года к тому, как мы освещали этот эпизод — это просто антиисторично. Мы не инсценировали арест Лисовского и Евстафьева, а просто оперативно сообщили об этом событии, я снабдил это своим авторским комментарием.
Но в истории той кампании было много-много всего прочего. Думаю, у всех сейчас широко рот бы открылся, если посмотреть то, как мы освещали президентскую предвыборную кампанию 1996 года — честно и благородно. Мы рассказывали, как проходит предвыборная кампания каждого из кандидатов. Евгений Ревенко, ныне зампред ВГТРК, а в ту пору — один из наших лучших репортеров, был постоянно аккредитован при штабе Зюганова. А знаете, сколько раз я брал интервью у Ельцина за всю кампанию? Всего один. А у Зюганова?
— Пять.
— Пять интервью! И у всех остальных кандидатов от Явлинского до Михаила Горбачева. Самое интересное, что интервью с Зюгановым никакого раздражения в Кремле не вызывали, а вот интервью с Горбачевым, у которого не было никаких шансов, вызвало крайнее неудовольствие. Это было неизбывное, очень сложное, мягко говоря, отношение Бориса Николаевича к Михаилу Сергеевичу, которому он никогда не смог простить всего, что между ними произошло.
— А когда это «крайнее неудовольствие» было, звонил лично вам Ельцин?
— Да нет, господь с вами! За все время президентства Борис Николаевич к трубке не прикоснулся, чтобы кому-то позвонить или кому-то сделать выговор. Нет, это какие-то люди в его окружении. Малашенко или Гусинский потом мне рассказывали примерно так: «А вот ты знаешь, Зюганов как на работу к тебе ходит, и хоть бы хны, а пришел один раз несчастный Михаил Сергеевич со своим рейтингом в 1%, и ты бы знал, сколько воплей было по этому поводу».
— Был ли неизбежен конец НТВ? Вы не поменяли свой взгляд на произошедшее?
— Нет. У меня были сомнения и колебания, попытки по-другому осмыслить отдельные эпизоды, но потом я понял, что все это — от лукавого.
Выбор был простой: идти целовать сапоги Путину или не идти. Мне Путин не нравился с самого начала, и я страшно доволен тем, что мой одинокий голос, предупреждавший тогда, что мы еще слезами умоемся из-за этого товарища, оказался едва ли не провидческим. Пересмотрите мои программы 1999 года, когда я стал говорить об этом осторожно, программы 2000-го и 2001-го, когда стал говорить об этом напрямую.
— В чем все же главная причина наезда на НТВ?
— Главная причина в том, что мы Владимиру Владимировичу не нравились. Он хотел контролировать все СМИ, которые имеют хотя бы небольшой электоральный потенциал. Политического лидера нации из неизвестного чиновника сделали силой телевидения. И заставили избирателей полюбить его. Так же успешно, за такие же короткие сроки, в которые уже в наши дни тех же самых избирателей сделали врагами Украины или вот теперь — Турции. Мы в эту игру не играли. За это были жестоко наказаны.
— Была ли прямая попытка Кремля изменить редакционную политику телеканала? Или это было косвенно?
— В некоторые вещи я не был посвящен. Наверняка были какие-то переговоры и предложения, об этом гораздо лучше рассказал бы Игорь Малашенко. У нас с ним был один подробный разговор на эту тему. Он сказал: мы ошиблись в расчетах. В шахматах бывают такие сложные позиции, в которых невозможно просчитать все варианты. Особенно когда принимать решение надо быстро. Тогда в ход идет интуиция. Нас она тогда подвела. Нам казалось, что демократия в России укрепилась гораздо больше, чем на самом деле. Что региональные лидеры более сильны и решительны, и не позволят такой концентрации власти в руках Кремля. А они — даже самые влиятельные из них — оказались трусоватыми слабаками. Казалось, что США и наши европейские союзники займут более жесткую позицию, если в России начнется наступление на демократические права и свободы. А для Запада, оказалось, гораздо важнее другие вещи.
Кроме того, у нас был обманчивый опыт. В 1994 году власть в первый раз стала недовольна тем, как НТВ освещало события в Чечне, и тогда была начата первая атака на Владимира Гусинского, его вынудили уехать на несколько месяцев в эмиграцию. Тогда НТВ работало еще на основании ельцинского указа — о том, что телекомпании «в порядке эксперимента» разрешается вести вещание с 18:00 на четвертой кнопке. Этот указ всегда можно было отозвать, аннулировать, и такая перспектива светила нам всерьез.
Мы часто летали в Лондон, где жил тогда Гусинский, и обсуждали, что делать дальше. На одном из совещаний, в марте 1995 года, Игорь Малашенко выступил с почти исторической речью. Володя, сказал тогда Малашенко, мы — я, Добродеев, Киселев — крепкие профессионалы. Закроется НТВ — другую работу найдем. Но вот с тобой все иначе. Если ты сейчас сдашь НТВ, то дальше тебя власть будет кушать по кускам, съест и страховую компанию, и банк, и прочие активы; она поймет, что ты — слабак, что тебя можно и дальше гнать по всему полю. НТВ, говорил Малашенко, твоя активная броня — как у танка, который весь обвешан зарядами. В тот момент, когда в корпус попадает вражеский снаряд, они взрываются вместе со снарядом и не дают ему пробить броню танка. И чем больше ты будешь восприниматься как владелец компании, которая проводит независимую редакционную информационную политику, тем больше ты будешь защищен от любых прочих наездов и интриг. Гусинского он тогда убедил.
Тогда власть была не так сильна и не так цинична. О попытках наехать на НТВ писали во всем мире, даже слушания в Конгрессе США были по этому поводу. В то время это производило большое впечатление. Это сейчас там то и дело какие-то слушания по России проходят, а с нашей власти — как с гуся вода. А тогда это все это сработало, и Гусинскому дали вернуться через полгода. Этот вроде бы позитивный опыт в 1999–2000 годах сыграл дурную роль. Казалось, мы тогда сумели устоять, устоим и сейчас. А выяснилось, что устоять нам не по силам.
Но знаете, что меня удивляет? Множество людей, в том числе и журналистов, профессионально пишущих о телевидении, сегодня ностальгически вспоминают о «старом» НТВ, но как только дело доходит до интервью, пускаются по одному и тому же кругу: 1996 год, «информационные войны», «Связьинвест», «конфликт хозяйствующих субъектов», разгон весной 2001-го. Но как объяснить молодым людям, которые в 1990-х были слишком юны, чтобы смотреть НТВ, откуда берется эта ностальгия? Что это было такое, какую революцию оно произвело?
— Что это было такое?
— Новости НТВ в 1990-е были для множества людей буквально окном в мир. Не было индустрии развлечений, кинопрокат приказал долго жить. Новые иностранные фильмы можно было увидеть только на пиратских кассетах со скверным переводом. И вдруг появляется телеканал, который не только два раза за вечер показывает нормальные новости, но и крутит относительное свежие западные фильмы и сериалы с прекрасным литературным переводом.
НТВ первым стало «одеваться» в фирменную электронную одежду, наш стиль разработал покойный Семен Левин, он придумал знаменитый логотип НТВ, сконструированный вокруг зеленого шарика. История про этот шарик даже попала в роман Пелевина «Generation П».
Мы первыми стали делать актуальное интервью в прямом эфире — когда в 1995 году запускали программу «Герой дня». Считалось, что уж точно невозможно сделать ток-шоу в прямом эфире. Но мы сделали программу «Глас народа», которую поначалу вел ваш покорный слуга, а потом Светлана Сорокина. Мы первые стали делать качественное авторское документальное телекино — фильмы под рубрикой «Новейшая история». Их делали Леонид Парфенов, Светлана Сорокина, опять-таки, ваш покорный слуга, впоследствии — и другие журналисты НТВ. Они выдерживали конкуренцию в самый прайм-тайм: «Семнадцать мгновений весны: 25 лет спустя», «Афганский капкан», «Сердце Ельцина», «Президент всея Руси» и другие до сих пор не стыдно пересматривать. Парфенов делал на НТВ и другие блестящие работы — о Пушкине, Набокове, сериал «Российская империя», не говоря уже про проект «Намедни».
Сегодня трудно представить себе, что году эдак в 1997-м на большинстве телеканалов просто не было такого явления, как российские сериалы. И Гусинский не верил в то, что отечественный продукт сможет составить конкуренцию американским сериалам вроде «Скорой помощи» или «Крутого Уокера», которые тогда шли на НТВ сезон за сезоном. Он согласился профинансировать производство первого сезона «Улиц разбитых фонарей». Но при условии, что НТВ рисковать не будет, и права на премьерный показ сериала будут проданы ОРТ. Когда сериал был признан главным событием телевизионного года, Гусинский, как только он умел это делать, развернулся на 180 градусов и за считанные недели начал разворачивать собственное кинопроизводство. Буквально через год появились культовые сериалы «Бандитский Петербург», «Тайны следствия», «Агент национальной безопасности» и другие.
А таких программ, как «Куклы» и «Тушите свет», вообще никогда, ни на одном канале не было и в ближайшее время не будет. Посмотрите в интернете, вы не поверите, что такое было в эфире. Я еще долго могу говорить, обо всех достижениях НТВ и «Медиа-Моста» во времена, которые, увы, все дальше и дальше уходят в прошлое. Но мне бы все же не хотелось, чтобы читатель подумал, будто я живу прошлым.
— По-моему, все в курсе, что вы теперь — украинский телеведущий. Только проект наш — об истории российского ТВ.
— В отличие от некоторых героев телевидения перестроечных лет, мне повезло. Я по-прежнему работаю на «большом» телевидении, но только в соседней стране, в Киеве. Меня по-прежнему узнают на улицах, берут автографы, теперь еще и просят сфоткаться на мобильный — не люблю это слово! В мае будет уже восемь лет, как начался этот новый период в моей жизни. На НТВ, о котором мы столько говорили, я проработал ровно столько же.
