Главный художник «Первого канала» Дмитрий Ликин ответил на вопросы пользователей «Старого телевизора» во время прямой трансляции. Дизайнер рассказал о путях развития эфирного и студийного оформления канала, о «кухне» «ОРТ-Дизайн», а также раскритиковал раскрашивание телецентра в цвета настроечной таблицы.

В начале 90-х Дмитрий Ликин окончил Московский архитектурный институт (МАРХИ), после чего работал графическим дизайнером в журнале «Империал» Бориса Зосимова (создателя российского MTV). Далее, став арт-директором, продолжил карьеру в журналах «Птюч» и «Harper’s Bazaar».

В конце 90-х Дмитрий Ликин возглавил ОРТ-Дизайн, став главным художником «Первого канала» (в то время ОРТ). Одной из самых известных работ Ликина стала серия заставок с «зеркальными единицами», ознаменовавшая один из самых ярких ребрендингов на отечественном телевидении.

За достижения в области теледизайна Дмитрий Ликин удостоен пятью статуэтками ТЭФИ и множеством наград международного конкурса Promax BDA.

В 2008 году Дмитрий Ликин стал сооснователем архитектурного бюро Wowhaus, разработавшего для Москвы ряд проектов по созданию современных общественных пространств.

С чего началась ваша карьера дизайнера? Как попали на «Первый канал»?

Достаточно случайно. В то время я занимался модой и, так получилось, что мы пересеклись с Константином Эрнстом, и произвели друг на друга впечатление. Он позвал, я пошёл. Всё просто.

Чем вы вдохновлялись в процессе работы над логотипом «Первого канала»? Много ли было вариантов и почему отвергались те или иные наработки?

Я, конечно, совершенно не помню, это было больше пятнадцати лет назад. Почему отвергалось то или иное? Есть критериальный набор: читабельность, упругость, интересность, эстетичность. Кроме всего прочего, есть этимологи знака.

Вариантов рассматривалось много, в шорт-листе было порядка семи «отлизанных» лого. Причём, мы видели, что выбранный логотип слегка похож на лого ARD [телеканал Германии], но решили, что это не важно.

Расскажите об идее и съёмочном процессе заставок с «зеркальными единицами».

Мы всё время ставим себе внутренний слоган, работая над той или иной кампанией. Для этой был придуман такой: «телевидение — магическое зеркало реальности».

Вся история связана с тем, что прекратил своё существование канал ОРТ и ему на смену пришёл «Первый канал». Нам нужно было заменить ОРТ, в сознании зрителей, на «Первый канал», вот мы и продвигали логотип.

Сейчас это смешно, но тогда было дешевле сделать реальную единицу из зеркала, возить её по разным местам и снимать на камеру отражение, чем считать полноценную графику. Сейчас мы бы поступили наоборот. Но, тогда мы, действительно, её возили физическим телом в разные места: в аэропорты, на бульвары, играли на её фоне в снежки, всё это было по-настоящему.

Сейчас это смешно, но тогда было дешевле сделать реальную единицу из зеркала, возить её по разным местам и снимать на камеру отражение, чем считать полноценную графику. Сейчас мы бы поступили наоборот.

За двадцать лет «Первый канал» принципиально шёл по пути минимализма в своём теледизайне. Приблизительно к 2004 году вы почти полностью отказались от разнообразия рекламных отбивок, айдишек, входов в анонсы. Почему так произошло? Кто был инициатором этого и нравится ли вам такой подход?

Я был инициатором этого, считаю, что так правильно. Я думаю, такой тип дизайна — это способ оформления функцией. У дизайна всегда разная задача. На моменте запуска и промо-кампании наша задача была как можно яснее коммуницировать ценности, лежащие в основе бренда.

В тот момент, когда канал уже достаточно известен и его recognition [узнаваемость] невероятно высок, всё время кричать о себе: «я первый, первый», как-то глуповато. Поэтому мы стали выводить всё это в, исключительно, функциональную область обслуживания, в эффективность коммуникации, а не в то, чтобы всё время накручивать на стержень «Первого» дополнительные обертонные смыслы. Поэтому я сокращал, сокращал, сокращал и продолжаю сокращать все виньетки, завитушки. Условно говоря, барокко под моим руководством сменился на функционализм, если апеллировать к архитектурным стилям.

Экраны на Останкинской башне и превращение телецентра в настроечную таблицу это ваша работа? Если да, то, кто выступил инициатором этих преображений?

Нет, это не моя инициатива, более того, она мне страшно не нравится. Поскольку телецентр — это объект государевой собственности, а «Первый канал» — один из арендаторов его площадей, то здесь мы мало, что можем сделать. Мне это [раскрашивание здания телецентра] кажется адски пошлым, лобовым приёмом. Здание раскрашивать — это коммуникативный метод на уровне детской площадки: мы считаем, что детям тошно, поэтому надо раскрасить розовым и зелёным.

В применении к большой архитектуре, а комплекс телецентра, на мой взгляд, серьёзное завоевание архитектурного модернизма, такой подход представляется варварским.

Как считаете, возможно ли сделать пространство вокруг телецентра в Останкино таким же интересным как, например, парк Горького? Чего, на ваш взгляд, не хватает вокруг главного телевизионного здания страны?

Вопрос разбивается на два аспекта: теоретический и практический. Поскольку я партнёр архитектурного бюро Wowhaus, ответственное за все преобразования в парке Горького, за реализацию Крымской набережной, то со всей серьёзностью заявляю: да, теоретически, возможно. Более того, у нас было несколько проектных разработок на эту тему, которые предлагались городу.

Тем не менее, практически, это реализовать почти невозможно. Территория вокруг Останкинского пруда имеет статус «объект культурного наследия» и ландшафтно-визуальный анализ не позволяет там ничего особенное делать. Кроме всего прочего, в эту территорию входит комплекс музея-заповедника «Останкино» и храма, у которого довольно активную гражданскую позицию занимает его настоятель, ну и с этим, что называется, не поспоришь, у него там своя правда. Поэтому, никаких особенных преобразований вокруг пруда производиться не будет.

На какие книги по теледизайну стоит обратить внимание? Насколько сейчас актуален Ли Хант с его «Основами телевизионного брендинга и эфирного промоушен»?

Я плохой специалист в этом вопросе, не знаю, какие существуют книги по теледизайну, более того, я даже не знаю, существуют ли они вообще. Хант, по-моему, дизайном не занимается, он, скорее, медиа-маркетолог, написавший достаточно понятные вещи, они в большей или меньшей степени действуют. Другое дело, что книга написана давно, а ситуация, в целом, изменилась.

Картина медиа-потребления стремительно меняется, основные маркетинговые стратегии уже успели устареть, но какие-то понятия, которые он ввёл, бессмертны и живы.

Существуют ли в России места, где можно получить образование мирового уровня в сфере дизайна (особенно за пределами МКАД)? Есть ли недостатки и, наоборот, преимущества получения этих знаний в России?

Это серьёзный вопрос. Мне есть, что сказать по этому поводу. У меня, только что ребёнок приехал из Англии, где учился, прямо скажем, в одной из самых крутых школ, которые на свете существуют, — Saint Martins College of Art and Design. Она там училась на факультете Product Design и четыре года жила в Лондоне. Мы всё время общались, я смотрел, как она делает свои работы.

Западный и, в особенности, англосаксонский подход к обучению принципиально отличается от методики и традиций русского образования. Существующая русская образовательная традиция, в общем и целом, наследует классическую прусскую гимназию, потом через прусскую гимназию [трансформировалась] в русскую гимназию, из русской гимназии в русскую академическую школу.

Классическое русское образование стремится расширить твой кругозор, снабдив универсумом представлений о каких-то понятиях. Она предполагает, что образование, во-первых, универсально и ты являешься достаточно широким специалистом. Во-вторых, она предполагает, чисто методически, а не концептуально, что ты, как человек, который ступил на образовательную стезю, идёшь по пути послушания. Ты обязан принимать усилия со своей стороны, а образовательная структура, со своей стороны, заставляет тебя знать. Отсюда идёт вся структура: есть лекции, где, буквально, рассказывают, о чем-то, есть проверочные работы, семинары, есть система зачётов, где проверяют, насколько ты понял или не понял. Если не понял, пойди, сделай ещё такое-то количество работ. Тебя всё время мониторят, подстёгивают, дают подзатыльник, говорят: «тряпка, соберись», и в какой-то момент допускают до сессии, где ты успешно сдаёшь [экзамен], демонстрируя своё освоение очередного этапа знаний. Если не сдаёшь, то пересдаёшь или остаёшься на второй год.

Англосаксонская система образования построена принципиально иначе. Она предполагает, что человек получит ответ на любой вопрос, если задаст его. Поэтому английский студент всё время обязан доказывать своему преподавателю, что он стоит внимания. Он все время должен сам в зубах притаскивать интересные темы, вопросы, он должен возбуждать интерес преподавателя к себе. В противном случае, преподаватель приходит, вежливо выслушивает, [говорит]: окей, может, ты прав, может и нет, реши сам, выработай свою систему, свои критерии оценки.

Западная структура образования, прежде всего, не снабжает человека набором знаний, а приучает его к методике самостоятельной их добычи. Поэтому получить в России образование такого рода, по-моему, нельзя. Можно ли получить [в России] какой-то набор прикладных знаний, да, безусловно. Если в Москве, то, например, в Британской школе дизайна. Вполне качественное учебное заведение.

Насколько вы свободны в работе над графическим оформлением или проектировкой декораций какой-либо программы? Интересно узнать, в каких рамках вам приходится работать, если они вообще есть.

Я, безусловно, свободен. То есть, никто у меня над душой не стоит и не проверяет, что я делаю. Я предпоказываю результаты нашего мыслительного процесса заказчику, которым является, в каждом конкретном случае, продюсер конкретного направления: развлекательного вещания, информационного или музыкального. Дальше мы с заказчиком можем обсуждать насколько ответ, который мы прилагаем, соответствует брифу (техническому заданию) на ту или иную программу.

Как там у Карнеги говорилось? «Я, лично, очень люблю клубнику со сливками, но обнаружил, что, по какой-то таинственной причине, рыба предпочитает червей». Я же не должен транслировать то, что мне нравится, я должен отвечать на запросы рыбы. И поэтому, в разных случаях есть разные задачи. Но, в рамках брифа, я абсолютно свободен.

Как там у Карнеги говорилось? „Я, лично, очень люблю клубнику со сливками, но обнаружил, что, по какой-то таинственной причине, рыба предпочитает червей“. Я же не должен транслировать то, что мне нравится, я должен отвечать на запросы рыбы.

Мне платят зарплату за то, что я обладатель некой экспертизы по данному вопросу. Я, наверное, лучший эксперт в этой области. Мои заказчики, генеральный директор, либо генеральный продюсер, либо продюсер конкретного направления вещания, мирятся с моим присутствием на канале, потому что доверяют предмету моей экспертизы. В отдельных случаях мы можем поспорить, насколько та или иная система ценностей ясно или неясно прокоммуницирована тем или иным визуальным решением. Это рабочий процесс.

Можете ли вы рассказать детали о проекте «Первый Digital»? Как думаете, какими проектами можно привлечь молодую аудиторию?

«Первый Digital» не имеет отношения к эфирному вещанию, это, именно, digital. Им занимается Константин Львович Эрнст довольно опосредованно, а в основном проектом занимается Алексей Евгеньевич Ефимов, блистательный, на мой взгляд, медиа-менеджер и специалист.

Проект рассчитан не только на digital natives [коренные жители цифрового общества (дословный перевод)], но и на многие другие сегменты аудитории. Я мало об этом знаю, но могу сказать, что разрабатываются разные концепции и внеэфирного вещания, и работы через разные виды приложений.

Так или иначе, „Первый Digital“ — это интернет вне браузера, недесктопный интернет. Это не телевещание в привычном виде — это телевизионный продукт, который будет превращён в нечто, совершенно иного типа.

Так или иначе, «Первый Digital» — это интернет вне браузера, недесктопный интернет. Это не телевещание в привычном виде — это телевизионный продукт, который будет превращён в нечто, совершенно иного типа. Что конкретно они делают, я не очень в курсе, но я, например, знаю что, они там пытаются придумать новостное приложение. Помимо того, что они разрабатывают в виде цифрового вещания на своих каналах, они еще придумывают массу интересных мультимедийных продуктов. К весне увидим.

Это всё будет к весне сформировано?

Всё, не всё, но многое.

Знакомы ли вы с Игорем Барбэ? Расскажите, почему ваш предшественник покинул ОРТ?

Насколько я знаю, была такая ситуация: у Игоря была своя структура, обслуживающая новостную службу канала. Заключили долгосрочный договор, и в рамках него, телеканал ОРТ платил им денежку за обслуживание своих информационных программ. Это была отдельная коммерческая структура, к каналу не имевшая отношение.

А потом, когда стали делать «Первый канал», то руководители новостной службы решили, что им неудобно вот эти свои мускулы иметь [отдельно] от основного тела. И озаботились созданием собственного дизайн-сервиса, который поддерживает новостной эфир. Соответственно, услуги структуры, обслуживавшей ОРТ, отпали за ненадобностью.

Сколько вы тратили времени на просмотр телепередач в советское время, в 90-е и сейчас? Какие телепрограммы смотрели и смотрите?

Не смотрел и не смотрю, к сожалению. Хотя очень люблю телевизор и вообще всё, что связано с медиавещанием, в широком смысле слова. Правда, я не помню, когда в последний раз взял, сел и посмотрел от и до какую-нибудь программу.

«Чукча не читатель, а писатель», поэтому я вижу миллион всего, но всё как-то урывками, по долгу службы. Мне такой способ проведения досуга, как просто взять и посмотреть телевизор, не доступен, к сожалению, по дефициту времени.

Планируются ли радикальные изменения в оформлении «Первого канала»?

Мы будем менять отдельные продукты в рамках канала. Раньше мы понимали канал как некое неразрывное тело и пытались на этом поле взаимодействовать и с этим, и с этим, и с яковым, и со всяким.

Сейчас мы всё больше и больше думаем, что надо относиться к каналу как некоему шампуру, на который насажены разные объекты: мясо, баклажан, помидор, лук. Есть объединяющий всё это бренд «Первого канала», но реально аудитория очень мало пересекается. Хочется монетизировать [различные сегменты аудитории] качественнее, поэтому я думаю, что вот эти, довольно чётко очерченные по границам аудиторий сегментов вещания, мы будем брендировать ярче, выдирая их из основного тела канала.

Общаетесь ли вы с коллегами-теледизайнерами с других каналов и если да, то с кем?

Нет, особо не общаюсь, но это не специально, так получилось. Мы нежно дружили с Леной Китаевой, с Андреем Шелютто. Страшно радуемся, когда видим друг друга, просто видимся крайне редко. Я, вполне себе, в приятельских отношениях с Серёжей Шановичем, который раньше занимался НТВ, но пересекаемся мы тоже очень и очень немного.

Всегда ли получается вкладывать смысл в то, что вы рисуете или строите?

Постройка без смысла невозможна, особенно если это архитектура. Я - продукт модернистской системы взглядов на мир, где считается, что дизайн — это способ выражения функции. Поэтому построить что-то, просто чтобы было круто, представляется мне невозможным.

Есть ли среди увиденного вами на телевидении настолько хорошие вещи, что вы хотели бы видеть их среди своих работ?

В мире масса всего интересного происходит. Всё время ты думаешь — как же круто, жаль, не я придумал. Есть какие-то вещи, которые буквально — слова, выхваченные у тебя изо рта. Например, однажды нам пришлось отказаться от своих разработок, потому что буквально за полгода до того ProSieben [телеканал Германии] выскочил с очень похожим типом оформления, как то, что мы хотели предложить. И было абсолютно понятно, что несмотря на то, что мы придумали это параллельно и независимо, никто никогда в жизни нам не поверит. И нам пришлось отказаться от довольно серьёзных разработок. Было такое, давно, лет 7 назад.

Как работает организм ОРТ-Дизайн? Долго ли вы готовите проект каждой новой программы? Сколько человек обычно работает над одним проектом? Эта работа – вещь, останавливающаяся или дизайн - штука бесперебойная?

Тут много разных аспектов. Я не контролирую всё [в ОРТ-Дизайн], буквально, это довольно большая структура. Я принимаю заказ у заказчика, а дальше пытаюсь превратить литературный бриф или эмоциональный, который мне сообщают, в более-менее конкретный дизайнерский бриф для подразделения, которое непосредственно задачу выполняет.

Отделом видеодизайна руководит Дима Степанов, прекрасный специалист, которому я доверяю. С ним мы описываем друг другу результат в виде сэмплов или референсов, которыми обмениваемся, а иногда договариваемся на уровне слов о каком-то эффекте.

При проектировании студии приходится быть более конкретным. Поскольку цена ошибки выше и переделать всё сложнее, то тут я очень внимательно слежу за всем, начиная от планировки, расстановки камер, кончая конкретным набором референсов, которые даются дизайнеру, прежде чем он делает финальный проект.

Касательно сроков, то редко, когда у нас проходит больше трёх недель от момента запуска до выдачи готового продукта. Если проходит больше, чем 3 недели, то это счастье. В этом случае мы успеваем сделать работу, по-настоящему, качественно. Обычно, то, что делается - это не то чтобы максимум возможностей «ОРТ-Дизайн» - это, скорее показ того, что удалось сделать в рамках поставленной задачи за отведённое время.

Я, больше чем уверен, если взять любой из наших эфирных продуктов и сказать: ребята сделайте ещё раз, но времени втрое больше. Получится, если не втрое качественнее, то уж точно лучше и интереснее.

Известно, что вы, прежде всего архитектор и умеете создавать не простые скучные задники, а настоящие телевизионные пространства. Как, на ваш взгляд, создать удачную телевизионную студию? Есть ли какие-то основополагающие принципы, чтобы в итоге и зрителю было приятно смотреть, и вы сами испытывали удовольствие от проделанной работы?

Мне кажутся некоторым преувеличением такие рассуждения. Я скорее был первым архитектором на телевидении, а до того, действительно, существовала система задников. Это было не потому, что кто-то чего-то не догонял, просто была такая традиция, а я её немножко поломал.

Не могу сказать, стало лучше или хуже. Просто стало по-другому. Моему личному взгляду интереснее смотреть на среду, чем на фон. Поэтому я стараюсь, чтобы мы всегда видели какую-то среду, она при этом может быть пошлой или не очень пошлой, странной, предельно функциональной — это опять же зависит от брифа.

Когда мы создаём образ «фабрики новостей» в рамках информационного вещания, мы решаем немного другие задачи, чем когда проектируем пространства, где осуществляется действие программ «Модный приговор», «Давай поженимся» или «Пусть говорят». Хотя, «Пусть говорят», при всей неоднозначности своего контента, довольно жёстко-функционалистская по графике и по пространству.

Мне кажется, нет никаких особенных рецептов. Хорошо, когда взгляд не упирается за фигурой ведущего или гостя в препятствие, а через объект среднего плана улетает на объекты дальнего плана. Технически, хорошо, когда в кадре есть больше, чем три фактуры. Но никакого четкого рецепта нет. Надо проектировать пространство, а не схему плоских выгородок.

Вообще, это не очень сложная задача. Она тяжело решается только тогда, когда у тебя физически мало места. Старая новостная студия «Первого канала» помещалась в пространстве, которое имело квадратуру в 118 квадратных метров. И нынешняя студия новостей — не та, откуда идёт программа «Время», а всякие дневные новости, — она тоже впихнута в чрезвычайно маленькое техническое помещение. Вот там приходится изгаляться, придумывать какие-то приёмы искусственной перспективы. Вставлять зеркала, которые пространство умножают. Это единственная сложность, когда в малом надо показать иллюзию большого.

Уже больше семи лет канал использует большую студию-newsroom программы «Время», удивляющую своими масштабами. Была ли Россия пионером в этом деле и кому пришла идея задействовать такие большие пространства? Насколько сложно это было реализовать с точки зрения эстетики и технологий? Есть ли у вас идеи, какой эта студия может стать в будущем?

Ничего там сложного нет. Кто первый придумал, не знаю. Newsroom — это прежде всего технология, а не картинка. Есть какое-то количество людей, которые сидят и работают, а ты просто снимаешь своего презентёра на их фоне. Это всегда было на BBC, CNN и много где, то есть, мы ничего не придумали.

Телецентр предложил нам бывшую концертную телестудию Останкино, там был зрительный зал и сцена. Мы поставили на сцену ведущего, а в зрительный зал посадили людей, которые реально обеспечивают newsroom. Там всё тоже предельно функционально. Есть чуть-чуть декора на боковых стенках, потому что они при диагональных планах попадают в кадр, и видеть плоскую стену было некомфортно зрителю. Взгляд упирался и пространство не дышало, оно получалось клаустрофобным. Поэтому мы создали такие как бы «дырки» как бы в соседние залы.

Что касается путей развития — это очень зависит от технологий. У нас сейчас стоят камеры, которые позволяют много работать с виртуальной реальностью, и тут, к сожалению, техника движется быстрее, чем человек.

Мы сейчас можем, рассуждая о какой-нибудь новой боевой модели вертолёта, сделать так, чтобы он возник в пространстве, завис рядом с ведущим, повернулся хвостом, боком, перевернулся и чтобы тот тыкал пальцем, объясняя, как вертолёт устроен. Дело в том, что у ведущего и так хлеб не сладок.

Он должен видеть монитор, на котором идёт телетекст, перед ним в столе есть два тачскрина, на одном из которых идёт лента новостей, а на другом то, что подготовила редакционная бригада — дополнительные факты или обновление информации. И вот держать там три источника информации, помнить своё редакционное задание, коммуницировать ту или иную интонацию, и при этом, не видя виртуального объекта, четко понимать, как он себя ведёт. А объект на самом деле виртуален — зритель его видит, а ведущий в пустоту тычет пальцами. Из всего корпуса ведущих, которые у нас есть, с этой задачей справляются только два человека, поэтому мы не запускаем эту технологию.

Но если мы будем развиваться, то студия будет развиваться именно в эту сторону. Мы, видимо, создадим в студии физические плоскости — условно говоря, повесим стеклянные панели, хотя бы для того, чтобы ведущие понимали, в какой плоскости будет выводиться картинка собеседника. Возможно, попытаемся создать какое-то количество физических точек, в рамках которых, например, может появляться 3D-визуализация, чтобы ведущий мог буквально не тыкать пальцем в небо, а тыкать туда куда надо. Я думаю, что дальнейшее развитие инфотейнмента связано с приведением в студию элементов дополненной реальности.

Дизайн информационного вещания «Первого» один из самых стабильных, это показатель качества? Что можете сказать о принципе вёрстки, когда заставка объединяется со шпигелем?

Мне кажется, и в этом я солидарен с коллегами, которые управляют новостями, что существующий дизайн довольно хорошо отрабатывает те задачи, которые перед ним стоят. Метаться и показывать что-нибудь новенькое — зачем? Аудитория это не особо любит. У нас люди к изменениям относятся с подозрением. Нынешний дизайн успешно решает задачи, которые перед ним стоят.

Я не понимаю, зачем нужно объединять шапку со шпигелем. Какой эффект это даёт? Прирост аудитории, смещение пика смотрения или повышение бренд-лояльности? По-моему, это выкрутасы ради выкрутасов. Хочется как-то круче. Им хочется, нам, мне кажется, это не нужно.

Можете ли вы сказать, что Россия — страна если не с лучшим теледизайном, то хотя бы с одним из самых передовых?

Не могу. Потому что российский теледизайн, как и вообще дизайн, он чрезвычайно редко отвечает на вопрос: зачем? Он очень часто нефункционален и просто отрабатывает тему невероятной крутости. Я очень много вижу дизайнерских продуктов, которые явно не коммуницируют никакую ценность, кроме того, что они круче водосточной трубы. Ничего кроме раздражения у меня это не вызывает, поскольку я архитектор и, ещё раз повторюсь, образованный в модернистской традиции, в моей голове form falls function, и никак иначе. Если я вижу какую-то удивительную форму, то я хочу, чтобы она была подкреплена какой-нибудь функцией, точнее, максимально выражала эту функцию. А если это просто невероятные виньетки, пусть даже и чрезвычайно модно сделанные, то, по-моему, это дорога, ведущая в ад.

Российский теледизайн, как и вообще дизайн, чрезвычайно редко отвечает на вопрос „зачем?“. Я очень много вижу дизайнерских продуктов, которые явно не коммуницируют никакую ценность, кроме того, что они круче водосточной трубы.

В этом смысле, мы — не «Первый канал», а мы [российские дизайнеры], — в силу своей немодернистской ориентации, очень часто ставим эффектную презентацию выше смысла, и это меня не радует. Поэтому, на мой взгляд, русский теледизайн потенциально хорош, но это та же история про Левшу: мы можем подковать блоху, но только зачем?

Телевидение — это бизнес и оно вынуждено работать на большие массы, в том числе и в плоскости дизайна. Насколько ваши идеи сковываются вкусами аудитории?

Тут ровно обратная зависимость. Не твои идеи сковываются вкусами аудитории, а есть аудитория, которая говорит на определённом уровне сложности языка. Когда ты с этой аудиторией общаешься, то общаешься на её языке.

Мы с вами говорим с высокой концентрацией терминов. Если бы вы сказали: «Дмитрий, хватит ерунду говорить, расскажите лучше пару прикольных историй», — я могу, но мне это не очень интересно. А, скажем, с работой ты так поступить не можешь, потому что у аудитория способна на одно, а на другое не способна. Как, к примеру, дети: они способны концентрироваться примерно четыре с половиной минуты, а рассказывать шестилетнему ребёнку сложный и интересный рассказ, который способен воспринять тринадцатилетний мозг, бессмысленно, потому что он соскочит, у него фокус внимания сбивается.

То же самое со сложностью визуальной коммуникации. Ты должен чётко понимать, к кому, в какой момент и на каком уровне сложности ты обращаешься. Поэтому у меня идеи не сковываются способностями аудитории их воспринимать, а я эти идеи пытаюсь формулировать, исходя из способностей аудитории слышать ту или иную сложность высказывания. Тут никакого гонора быть не должно. Дизайн — профессия сервисная, как булки печь. Какой смысл выпекать сложносочинённый кекс трёхэтажный, если от тебя хотят нарезной батон. Просто нарезной батон должен обладать стабильным качеством, иметь румяную корочку, мягкую сердцевину, не иметь комков.

Какая из собственных работ вам нравится больше всего?

Больше всего — не знаю какая, а интереснее и приятнее всего заниматься пакетами новогоднего оформления. Мы из года в год делаем особенные кампании на новый год. Я всегда с огромной радостью ими увлекаюсь.

Работа над каким проектом показалась вам наиболее сложным?

Новостное вещание в своём комплексе — самая сложная задача. Есть два типа сложных задач. Есть задача системная, с которой надо как с нарезным батоном. Например, шоу «Ледниковый период», который мы делали уже не помню сколько раз, как в рассказе у Борхеса: другой и тот же самый. Ты должен сделать то же самое, только чуть-чуть по-новому, так, чтобы это было не скучно. Чтобы появилась дополнительная валентность эффектности, но при этом эта эффектность должна оставаться в функциональных рамках. Это шоу «Звёзды на льду» и потом «Ледниковый период» — довольно сложное упражнение.

А в плане комплексности задачи, конечно же, новостное вещание было самым сложным. Там и студия, и упаковочная графика, и особенно интерфейсный дизайн — всё это вместе должно увязываться. Можно было сделать адски модный интерфейс в стиле Apple, с бесконечными тонкими летающими плашками. Но тесты на тех или иных фокус-группах показывают, что это не совсем то, чего от нас ждут, потому что от «Первого канала» ждут некоторой пафосности высказываний, а не только сугубо чёткой информационности. Нравится нам это или нет, но в обществе есть запрос на патерналистские коннотации со стороны государства, и «Первый канал», как мне кажется, довольно качественно их отрабатывает.

Теледизайн — это история о красоте и эстетике или о функциональности?

Это никакая не красота и не эстетика. Это в чистом виде функциональность.

Читайте также: 10 самых ярких ребрендингов российских телеканалов