В 2013 году в Сети появилась одна из самых неоднозначных книг о современном российском телевидении — «Мои останкинские сны и субъективные мысли». Автор, Эльхан Мирзоев, рассказывает о своей, сравнительно недолгой работе на федеральных телеканалах и о «системе» в целом. Представляем вашему вниманию наиболее яркие отрывки из книги.

Начало истории: Бунт на 6 000. Инструкция к применению. Часть 1

Весь тот день Первый канал хранил молчание. Да, целый день. Никаких комментариев. Руководство, пресс-служба отказываются общаться с журналистами — трубки бросают, грубят, обвиняют. «Первый канал произошедшее не комментирует!»

Начальство попряталось в кабинетах и проводит совещания. Бесконечные совещания. Что можно так долго обсуждать? Да они понять не могут. Мол, как это так? кто-то взбунтовался? это же рабы! они голоса не имеют! невозможно, чтобы кто-то из них по собственной воле какие-то акции проводил! не-воз-мож-но!!! что нам делать-то теперь, а? может, их с НТВ подговорили — ну, конкуренты нас так подставили? да нет! может, их западные спецслужбы наняли, а? сами? сами? не-воз-мож-но!!!

Сидят эти начальники друг напротив друга, ругаются, выясняют — как мы на Первый канал попали? кто нас туда привёл? Каждый себя выгораживает.

Коллеги рассказывают про первое тогда указание от начальства — запретили сотрудникам под страхом увольнения обсуждать нашу акцию. Даже с друзьями! Даже дома! Даже с женой — накрывшись одеялом! Я серьёзно — так и приказали: «Даже если дома спросят, молчите! Ни слова!»

Тем более с другими коллегами! Под страхом увольнения!

Какие же они трогательные существа эти начальники Первого канала.

Но это было во второй половине дня. А утром руководство напугал ещё и пикет левых молодёжных организаций перед Останкино.

Узнав про нашу акцию, активисты АКМ, «Обороны», «Трудовой России», «Левого фронта», НБП пришли к Телецентру нас поддержать — распечатав наше обращение в виде листовок, раздавали их собравшимся журналистам и посетителям Телецентра. Сами, мы к этим движениям не обращались. Многих из ребят мы знали по своей прошлой работе, и благодарны им за гражданскую позицию. Да вообще за помощь! Лично я многих знал по своей прошлой работе, по жизни — друзей,коллег. А после 18 марта многих узнал ещё лучше — кто, чего стоит...

И пока на самом большом СМИ страны играли в молчанку, Исполком «Левого фронта» оперативно распространил очень грамотный комментарий-обзор трудовой и хозяйственной политики на российских телеканалах, который заканчивался особенно импонирующим мне выводом: «Мы считаем, что в ситуации тотального произвола работодателей никакие обращения к высшим чиновникам не эффективны. Попранные трудовые права никто не отдаст. За них нужно только бороться, и бороться сообща...Чтобы выразить солидарность с товарищами по цеху, в отношении которых проявлен произвол, вообще достаточно личной активной позиции. Молчание побуждает работодателя к усилению гнёта. Решительный протест — заставляет его остановиться».

Да, пикетирующих было немного — они же собрались стихийно. Да, сотрудники милиции разогнали ребят уже через двадцать минут. Но как же они напугали этих забавных существ с Первого канала!

А в это время коридор десятого этажа Телецентра (АСК-1) было не узнать. Это территория руководителей Первого канала, среда их обитания. Обычно здесь тихо, чисто и воздух здесь особый — не влажный и не сухой — приятный, пропитан роскошными ароматами. У лифта стоит пост охраны службы безопасности — фильтрует проходящих, даже сотрудники телеканала не все могут сюда попасть. Потому что это не НТВ, здесь всё другое — и, например, у Константина Эрнста отдельный туалет, только для него (ну, ещё пару человек имеет туда доступ — но это личное), и это важное отличие между двумя российскими телеканалами.

Так вот. Обычно здесь тишь и благодать. Обычно люди здесь ходят только хорошо — дорого — одетые. Обычно улыбки здесь — как визитные карточки известных стоматологов, персональных. Обычно начальники передвигаются по этому коридору с важным видом, с достоинством, при ходьбе величественно раскачивая кто плечами, кто ещё чем. Даже какую-то бумажку обычно тут носят по-особому — аристократично: надо её держать в полусогнутой расслабленной руке, но при этом другую руку изящно вложить в карман брюк. И удивлённо смотреть по сторонам, потому что обычно бумажку несёт за небожителем специально нанятый для таких целей работник, который с полусогнутой спиной и глуповатой улыбкой на лице тихо, по-китайски, должен семенить за «хозяином».

А утром 18 марта тут всё вдруг изменилось.

По коридору бегали начальники, эти небожители — как заурядные малооплачиваемые редакторы. Невыспавшиеся, дурно пахнущие без утреннего душа — примчались на работу непривычно рано, надев, что попало под руку, даже зубы не почистив. А теперь скакали из одного кабинета в другой и «проводили совещания». Грызлись друг с другом, орали на подчинённых, шарахались от звонков с незнакомых номеров. И «проводили совещания». Бесконечные совещания.

А когда услышали про пикет левых движений у Останкино, начался хаос и паника.

— Что??? Когда же? Уже идут? — кричали друг другу прибавившие в скоростях небожители, вылетая из одного и влетая в другой кабинет.

Они очень боялись. Они не хотели умирать. Они ждали штурма Останкино. Серьёзно!

— Около метро ВДНХ видели большую группу вооружённых людей. Скоро они будут здесь!

— Вот-вот нагрянут Касьянов (?!) и Каспаров (?!) со своими боевиками (?!).

— Надо звонить в Кремль и просить подмоги!

— Уже стреляют? Жертв будет много!

— Штурм будет, как в 93-м!

— А Белый дом ещё не взяли?

— Можно отступать через 16-й подъезд...

В это трудно поверить, но так и было — рассказывали видевшие этих людей коллеги. Паника и хаос продолжались всего двадцать минут. И ещё столько же начальники не могли успокоиться и поверить, что пикет у Останкино был стихийной акций, а не спланированным иностранными спецслужбами эпизодом начавшейся в России «цветной революции». И наша забастовка в редакции на 13-м этаже — не отвлекающий от эпицентра массовых беспорядков манёвр.

Когда Олег стал открывать дверь, какой-то человек с грузной фигурой быстро просунул в образовавшуюся щель какую-то бумажку.

Я вначале ничего не понял — в этот момент общался по телефону с одним из коллег. Оказалось, это и есть гендиректор ФГУП «ТТЦ «Останкино» Михаил Шубин, а бумажка — написанная от руки расписка в том, что он, как официальное лицо, не имеет к нам ни финансовых, ни юридических претензий за произошедшее. Об этом Олег с ним договорился.

— А Мирзоеву общение с журналистами важнее, чем с нами, да? — жалобно прокомментировал мой телефонный разговор человек, которому нравится, когда его за глаза называют «Хозяин Останкино». — Можно, Вы отключите пока мобильные, мы обсудим кое-что, а потом — сами решайте? Пожалуйста, а?

Выходим.

Рядом с Шубиным стоит главный останкинский милиционер — Евгений Поповичев. В форме. И ещё какие-то люди — в штатском. Коридор на 13-м этаже пуст, но в самом его конце, у лестничной площадки, столпились какие-то люди и с интересом смотрят в нашу сторону. Значит, эвакуацию здания, даже этажа не проводили. Или же проводили, но как всегда.

Но больше всего мне запомнился другой человек из встречающих. Обычный работяга, с простой внешностью россиянина, зарплата которого уже многие годы не намерена наполнять московскую продовольственную корзину. Ещё его вид говорил: дети у него взрослые, да к тому же не родные, жена вечно пилит; одна радость в жизни: бутылочка пива — вечером, и дачка — летом.

Его я увидел последним — он стоял позади всех. И когда мы направились к лифту, человек этот шёл впереди, но пятясь задом — сохраняя дистанцию в три метра, не сводя с нас пристального взгляда. Особо он уделял внимание мне — прямо в глаза впился. Помню эту сцену, словно смотрю замедленную съёмку.

На нём была куртка пожарного; специальная каска на голове. И ещё брандспойт в руках — массивный, блестящий. Крепко сжимал он этот металлический наконечник, направив в нашу с Олегом сторону, как обрез: на кого из нас двоих смотрел — на того и наводил. А вот другой железный конец шланга, подсоединённого к брандспойту, валялся у человека в ногах, волочился, одинокий, пустой, жалобный, за ним по полу.

Да. Лицо этого человека выражало крайний испуг. Но и крайнюю монументальную серьёзность — как у натурщика, с которого скульптор высекает памятник. И ещё одну мысль — «Ну, приказали, вот я и пошёл!» Однако в тоже время чувствовалось — со страха он готов совершить подвиг. Если скажут. Прикажут. С таким лицом и совершают героические поступки.

Наверное, он собирался тушить нас одним своим видом! От этой мысли мне стало смешно, я пытался это скрыть и так и не узнал, кем он был — может пожарный, а может особенный сотрудник ТТЦ. Даже имени его спросить не успел...

— Сегодня весна наступила. А вы тут...

Напротив нас сидел Поповичев и люди в штатском. Во главе огромного прямоугольного стола — Шубин. А мы — справа от него: я рядом с ним, Олег — подальше.

Здесь всё было большое.

Кабинет у гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» чрезвычайно просторный. Тут поместились бы три очень больших начальника или целый ньюсрум федерального телеканала.

И кресло у гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» огромное, пропорциональное помещению. Оказавшись в нём, Шубин стал вести себя соразмерно — потихоньку приходил в себя. Родные стены.

Принесли чай.

— Вот какая погода на улице, — повторил сообщение хозяин кабинета. — Солнышко! Тепло. Первый настоящий весенний день. А вы тут...

— А мы тут свои права защищаем! — начал я.

— Ну, ладно, ладно. Вот чаю выпейте. Печенье не хотите?

— У меня голодовка. А курить тут можно?

— Конечно. Конечно, — он заулыбался и кокетливо пододвинул ко мне пепельницу. — Вам можно.

Шубин чего-то он нас хотел и пытался с нами договориться по-хорошему.

— Мы же видим — вы нормальные парни. Давайте сделаем так — забудьте про вашу акцию! Про бензин, про самосожжение.

— То есть? — удивился Олег. — Мы же сказали, что бензина у нас нет.

— Да, да. Конечно. Я не об этом. Ммм... Это самое. Эээ... Вы же нас подставили! Мы — ТТЦ — посторонние в вашем споре с Первым каналом.

Тут Олег влез с этим человеком в ненужный спор. Стал рассказывать о том, как провели наше увольнение. О том, что мы были слишком неудобные работники – потому что имели и высказывали своё мнение. Что в стране главное — не желание работодателя, а установленные ТК процедуры и нормы трудовых взаимоотношений. А ТК — это закон! И закон разрешает нам защищать свои гражданские права. А наше рабочее место — редакция в Останкино, а не Чистопрудный бульвар или стадион «Динамо»...

Коллега, конечно, был прав. Но, думаю, это не заботило Шубина — человека с репутацией самодура и самодовольного хама. Правда, трусоватого. Настоящее олицетворение Системы. Хама с теми, кто, по его мнению, слабее. И раба того, кто сильнее — по его мнению, в его системе иерархических ориентиров. Шубина ненавидели его собственные сотрудники — настолько, что сливали нам негативную информацию о своём начальнике. Сами выясняли номера наших телефонов, звонили и помогали — когда осенью 2009 года у нас с ТТЦ началась тяжба. Лишь бы как-то отомстить своему шефу.

— Мне это неинтересно! — предсказуемо заскучал гендиректор «Останкино», когда Олег стал рассказывать о нормах ТК и ГК. — Я вас не понимаю. Как вы могли на такое пойти?!

Потом с надеждой посмотрел налево от себя — на Поповичева и штатских. Те молчали и с интересом нас разглядывали.

— Если все будут так протестовать из-за увольнения, то... — испугался и судорожно поёжился Шубин. — То... Это же... Вот, у меня тут были многочисленные увольнения. И что?! Протестовать им всем надо было, что ли?! Или вот у Евгения Владимировича (Поповичева. — Э.М.) — уволенные у него милиционеры должны захватывать Останкино? Да, Евгений Владимирович?

Полковник не отвечал, и Олег помечтал вслух:

— Вот если бы все протестовали, то в России не было бы такого издевательства над Трудовым кодексом! Над законом!

— Я вас не понимаю! — повторил Шубин и задумался.

Он сомневался. Он не понимал!

Я повторяюсь, но главное, что тревожило тогда многих — на Первом канале, «силовиков», руководство ТТЦ, некоторых коллег — кто за нами стоит. В их системе координат — протесты, митинги, пикеты, голодовки могут быть только заказаны, оплачены своими или врагами. Вот, например, Михаил Шубин — он привык к другим способам жизнедеятельности. Обычный строитель, удачно втёрся в газпромовскую тусовку, которая его везде двигает — вот, сделал генеральным директором ФГУП «ТТЦ «Останкино. Вот это — да, успех. Это круто. Это умно. Благоразумно! «А этих ребят, — наверное, думал в тот момент удачливый тяжелодум, — или подговорили те, кто хочет моё место занять, на моём кресле сесть, или спецслужбы какие-то учения проводят! Но ведь не похожи! А чёрт его знает!»

— Я вас не понимаю! — повторил вслух Хозяин Останкино.

— Поверьте, на эту акцию мы пошли самостоятельно, — устал я от этих неприятных рефлексий. — Хотя... Можете верить, а можете — нет.

У начальника малодушно вздрогнули брови. Он осторожно стал подбирать к нам ключи. Начал с пряника.

— А вы знаете, кому вы обязаны мирным разрешением конфликта, а? Вот, — показал он рукой на сидевшего напротив полковника. — Это он удержал службу безопасности Первого канала от штурма!

— А они готовили штурм? — сыронизировал я — больше над собой, потому что вспомнил про «снайперов на крыше Останкино» и про свою нетвёрдость.

— Да, они хотели выломать дверь кувалдой.

— Ну, это у них не получилось бы, — засмеялся Олег. — Не прошли бы!

— А давайте вы не будете смеяться! — резко выпалил Шубин.

— А давайте вы, наконец, прямо скажете, что вы хотите от нас! — ещё резче и грубее отбился я.

Это тоже была проверка. Первая. Шубин пропустил выпад.

— Хорошо! Хорошо! — он миролюбиво поднял руки, раскрыв ладони без мозолей. — Давайте так. Про эту акцию — молчок! Никому!

— Как так?

— Ну, будут спрашивать, а вы говорите: «Никаких комментариев!» Не было, мол, ничего такого. Шутка чья-то. Ну, не комментируем и всё тут!

— И?

— И уладьте ваши разногласия с Первым каналом полюбовно. Извинитесь. Покайтесь!

— Что?

— Покайтесь!

— Но с нами никто не хочет разговаривать! — возмущенно выкрикнул Олег. — Эрнст не будет этого делать! Договариваться с нами! Как же!

Шубин уселся удобнее в кресле, приподнял подбородок и толкнул речь:

— Константин Львович Эрнст не такой человек! Многие о нём плохо думают. А он ведь такой... хороший. Прекрасный журналист! Прекрасный начальник! Один из лучших менеджеров в России. И очень добрый! Я думаю, ему тоже не нужна шумиха. Видимо, его подставили какие-то его подчинённые. Потому что сам Константин Львович Эрнст — справедливый! Вот и я думаю, он попытается с вами решить этот спор.

— Я в этом сомневаюсь, — прокомментировал я как последнюю мысль, так и всю речь Шубина.

— Так вы не согласны?

— Я не буду врать, если будут спрашивать о моей начавшейся акции.

И тут гендиректор ТТЦ попытался использовать кнут. А я устроил вторую проверку «Хозяину Останкино».

— Обещайте, что будете молчать!

— Если дам слово — должен буду сдержать. Такого слова я не дам!

— Вот, я вижу, что Эльхан не согласен, а с Олегом можно говорить серьёзно! — стал играть непутёвый дипломат-геополитик Шубин. — Эльхан, можешь вернуться! Иди, возвращайся туда — опять баррикадируйся и протестуй. Пусть с тобой служба безопасности разбирается...

— Мы с Вами уже на ты? — мягко спросил я, продолжая свою проверку.

И Шубин взорвался. Я дождался, наконец, когда он покажет своё лицо бурбона.

— Да вы меня не знаете! Если со мной захотите воевать, вам мало не покажется! Меня называют «Бульдозер». Я — Бульдозер! Потому что я всех крушу! Всех, кто у меня на пути стоит!..

«Да, Кристина Орбакайте тоже заявляла, что она когда-то была ёжиком — «хороший зверёк, но с иголочками», — подумал я. Но потом, ещё раз взглянув на Шубина и прочитав на лице главы ТТЦ невербально передаваемую им информацию, почему-то вспомнил про «Бульдозерную выставку» 74-го года в лесопарке Беляево — перед глазами промелькнула много раз описываемая картина «Бульдозер тащит повисшего на ковше художника Оскара Рабина». Что же им так эта машина нравится, а?..

— Послушайте, — позвал я его кротко — почти нежно.

А Шубин продолжал кричать — зычно, гордо. Под влиянием профессиональных, строительных реминисценций. Напоминая дурного прораба, который пытается впихнуть заказчику — мешая мольбу с угрозой — халтурный ремонт.

Тут подошла моя очередь.

— Послушайте! — теперь уже кричал я на него. — Вы слушаете, что Вам говорят?! Или Вы привыкли только к монологам?!

— Ой, ой, извините, извините, — вдруг, неожиданно, сломался «Бульдозер». — Да, да, да. У меня очень плохая привычка — я иногда заговариваюсь. Да, извините, не привык слушать людей. Мне это все говорят.

— Вы что — хотите нас испугать тут?! У меня есть право на протест. На голодовку. На суд, прокуратуру. На закон! Или Вы думаете это не для меня, а только для Вас?

Шубин быстро поменял условия — бульдозер превратился в шпаклёвку.

— Ладно! Ладно! — стал он тараторить. — Хорошо! Вы не будете говорить о том, что было внутри — про бензин, про баррикады. И лично я не буду иметь к вам никаких претензий. Поймите, то, что происходило в редакции — это же касается и ТТЦ. Получается — что два человека могут спокойно пройти в Останкино и устроить тут... Ну, сами понимаете...

— А если вы слово не сдержите? — поверил ему Олег.

— Во-первых, я же дал вам расписку. А во-вторых, я же мужчина! Я даю вам мужское слово. Мы же все мужики тут. Это вам не Первый канал. Вы там, наверное, таких мужиков не видели, как тут.

Почему-то Олег в ответ сказал следующее:

— А вы таких как мы ребят на Первом видели?! Да там одни п.д.расты или п.д.раствующие.

Эту мысль одобрили все. Даже противоположная сторона стола оживилась и закивала. А у одного из них лицо стало таким, словно он хотел выкрикнуть: «Я знаю! Я это знаю!»

— Ну, что — договорились? — оживился Шубин. — Эльхан, Вы согласны? Только о бензине и баррикадах?..

— Мне это не очень мешает. Не трагедия. Я свою акцию буду продолжать. Через суд, прокуратуру. Как и мою голодовку.

— На здоровье. Дома! У себя дома! Сколько хотите — голодайте. На здоровье!

Ещё у нас забрали наши электронные пропуска в Останкино, и когда мы уходили, Шубин мстительно заскрежетал зубами: «Пока я тут гендиректор, вы в Останкино не пройдёте! Я даю вам слово! » — показав, тем самым, что он не доволен результатами «переговоров». Что он обижен...

В местном отделении милиции — оно находится на первом этаже Останкино, между 16-м и 17-м подъездами — ещё должны были взять у нас формальные объяснительные и составить опись вещей. Когда мы ехали в лифте и шли по коридору командир 5-го полка милиции УВО при ГУВД по городу Москве Евгений Поповичев откровенно поделился с нами своими мыслями о моральном облике и профессиональных качествах гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» Михаила Шубина – крепко так сказал, прямолинейно. Однако мнение и слова первого не помешали ему через несколько месяцев помочь второму сочинить кляузу на нас в Головинский районный суд Москвы.

Ворвавшаяся Аида Ганеева бросилась к Олегу с намерением — об этом говорил язык её тела — повиснуть у него на шее. Но, натолкнувшись на враждебный взгляд, резко остановилась перед ним и исполнила роль обиженной девушки.

— Ну, Олежка! Ну, Олежка! — захныкала она. — Ну, что это такое! Мы так волновались все! А я как волновалась!

Коллега отвернулся и стал спокойно собирать вещи в сумку.

Я внимательно посмотрел на неё. Мне стало не по себе. Испуганная, бескровная. Худая. Круги под глазами. Напоминает бледную поганку. А дома ребёнок, горы грязной посуды...

— Я верю! — не оборачиваясь, сухо ответил ей Олег.

Аида стала кусать губы и искать варианты. Потом вдруг подпрыгнула — реально подпрыгнула! — и принялась лихорадочно бегать по комнатке, где мы ждали, пока милиционеры оформят необходимые бумаги и отпустят нас.

— Давайте поговорим, а? Ну давайте, а? Олег! Эльхан! Эльхан! Ну? А?

— Послушай, Аида. Лично я с вами не собираюсь общаться. Мне хватило прошедших месяцев.

— А Никонова?

— Что Никонова? — переспросил Олег.

— Она тоже хочет. Хочет с вами пообщаться.

— Пусть хочет. Если Олег согласен, пусть общается. А я не собираюсь.

Девушка выскочила из комнаты.

Но через две минуты прибежала обратно. С Натальей Никоновой.

Последний раз главу Студии спецпроектов Первого канала я видел в прошлую пятницу в кафе на 11-м этаже Останкино — она была как всегда в окружении свиты и, конечно же, со своей большой чёрной сумкой. Походила на лидера, вожака школьной банды рэппэров из Алабамы. Победительница! Виннер! Надменно посмотрела на меня, сверкнула недобро глазами на сидевшего рядом со мной сотрудника Студии спецпроектов и не ответила ему на приветствие.

Даа. Сейчас она напоминала — по хаотичным, резким телодвижениям — потревоженную и выгнанную из шкафа моль.

Но черная сумка была при ней. Что там она носит с собой? диктофоны? скрытую камеру? секретные файлы? компромат на Кремль? план ЦРУ по свержению Уго Чавеса? Тайна Натальи Никоновой! Тайна большой чёрной сумки!..

— Я не буду с ней разговаривать! — ответил я Олегу на наполнившие комнату стоны.

— Ну, почему? Ну, почему? — громко заныла Никонова. — Ну, почему вы такие... а?

Схватилась за сердце. Руки ломает. Некоторые женщины, когда им нужно, становятся неплохими актрисами.

— Олег, ну, скажите ему. Ну, Олег, пожалуйста.

— Я не жду конструктивного диалога с Вами, — повернулся я к ней. — Согласен на встречу при юристах. Наши юристы и ваши юристы.

— Будут юристы! Будут! Но давайте сейчас побеседуем. Пожалуйста! Умоляю вас!

— А с Вами — о чём говорить? Вы же не хотели общаться. Забыли? Даже об увольнении мне сообщили через третьих лиц...

— Да! Да! Я была неправа! Я раскаиваюсь. Но сейчас — давайте побеседуем. У нас будет сейчас... эээ... юрист.

Олег тронул меня за руку.

— Ну, давай, послушаем, что она хочет? — повёл себя грубо с женщиной Олег — но та заслужила. — Посмотрим, что их юрист скажет о бездарно и нагло провёденном ими увольнении. Ну?

И стал грозить пальцем бывшей начальнице.

— Только предметный разговор! Без эмоций!

— Будет! — засверкала топ-менеджер Первого канала. — Будет только предметный диалог! Обещаю! Я клянусь! Поклянусь, чем хотите!

— Смотрите! — поверили мы.

— Может, — заискивающе заулыбалась Никонова, коротким прыжком оказавшись в сантиметрах от нас. — Может, пойдём в мой кабинет, а? А?

— Нет! — остановился я. — Туда не пойду!

Олег резко повернулся к Никоновой и посмотрел на неё — я не увидел как, но та, что-то прочитав у него на лице, отскочила к стене, съёжилась, сумку притянула к груди, а ближайшую к агрессору ногу поджала под себя.

Мне стало жалко женщину.

— Пошли в «Макс»! — отрезал грубо коллега.

— Да, да, конечно... — зашептала Никонова. — Как вы скажите...

И понеслась перед нами по длинному коридору, показывая дорогу — как будто мы не знаем, где «Макс» — то смешно подпрыгивала, то семенила ножками.

В главном останкинском кафе к нам присоединяется какой-то странный парень субтильного телосложения. Просто возник откуда-то — вдруг! может, где-то прятался? Да и сам он какой-то суетливо-подвижный, какой-то дёрганный — нервный.

Смотрю на его лицо. Лицо тоже странное. Уставший, нет, убитый взгляд. Помню, я тогда изумился: либо парень, возможно, чем-то болен или не занимается спортом; либо его грандиозным размышлениям постоянно мешают и надоедают окружающие, простые смертные, со своими проблемами земными — хоть вешайся; либо ему просто очень надо было в туалет, а его потянули сюда — на переговоры. Ну, ладно, думаю — это же просто юрист.

Садимся вчетвером за свободный столик. Они — напротив нас. Это их выбор.

Обстановка, кстати, не самая лучшая для разговора без эмоций. Потому что помимо вышибленной из привычного образа Никоновой и болезненного субтильного паренька-юриста противоположная сторона представлена ещё и сотрудником Службы безопасности Первого канала — очень активным сухощавеньким человеком небольшого роста и пожилого возраста с внешним видом дачника-пенсионера, находящегося в перманентном состоянии войны до победного конца с соседями такого же социального статуса. Он, как я понял, был приставлен как защищать Никонову с юристом, так и наблюдать за нами с Олегом. Потом спрашивал у него имя и должность — очень он мне запомнился — но тот не выдал тайну, не раскололся. Я, почему-то, был уверен, что именно ему могла прийти мысль ломать забаррикадированную нами дверь редакции кувалдой.

Так вот, этот беспокойный человечек сел за соседний столик и на протяжении всего нашего разговора взглядом держал на мушке нас двоих, показывая, непрерывно прыгающей мимикой на лице, что, «в случае опасности», либо проворно пустится наутёк, либо выхватит какое-то оружие, хотя таковое при нём не наблюдалось. Кроме того, «дачник-пенсионер» постоянно куда-то звонил и разговаривал с телефонной трубкой как по рации — держа её перед лицом...

Начинается «предметный диалог».

— Олег, зачем нужен был этот заказной спектакль? — бросается в бой Никонова и, одновременно красноречиво кивнув своему субтильному коллеге, продолжает: — Почему вы подставили Первый канал? Мы же с такой теплотой к вам относились! Любили вас, берегли!

Клюнувший на приманку Олег возмущается. Начинается спор между ними.

— А почему вы считаете несправедливым ваше увольнение? — спрашивает меня юрист.

Теперь уж я даю себя обмануть — проглотил приманку. Начал ему объяснять. Как уволили задним числом; как специально ждали целый месяц, и только после этого объявили о решении руководства — чтобы сотрудники не могли его обжаловать в суде; как конкретно меня обманули с Договором об оказании услуг на февраль – хотя, мол, он регулирует гражданско-правовые, а не трудовые отношения; да и трудовую книжку мне выдали только 5 марта, а копию приказа — так её, вообще, 12 марта...

Рассказываю. Всё рассказываю, рассказываю. И, вдруг, понимаю — как-то неестественно ведёт себя собеседник. Щурится, вглядывается мне в лицо. И отвечает ненормально.

— Можно же было провести это увольнение в рамках закона — по действующему и сейчас срочному договору. Заплатив компенсацию.

А юрист на это:

— Заплатив компенсацию...

О! Ладно. Ещё одну проверку устраиваю.

— Вы как юрист понимаете — если суд будет объективным, то удовлетворит мой иск. Мне все Ваши коллеги говорили. По-вашему, Вы грамотную стратегию подсказали руководству канала?

Замолкаю, и тут он:

— Руководству канала?..

Вот! Снова! И ещё косится на меня.

— Как-то Вы странно меня слушаете? Что это Вы окончание каждое моей фразы повторяете?

Субтильный тип с убитым взглядом закашлялся. И аппетитно чмокнул губами. С важным видом. Как я понял, таким способом, он уходил от ответа.

Жду. Молчит.

— Вы кто? Вы юрист?

А тот обречённо вздохнул — громко вздохнул, с эмоцией. Так что Олег с Никоновой, вздрогнув, прекратили спорить. Притихли даже за соседними столиками.

И тут с неожиданным возмущением, с обидой бросает:

— Нет!

— Извините меня. А Вы кто??? — повторяю вопрос.

То ли больной, то ли нелюбящий спорт парень смотрит на Никонову — многозначительно гордо. А та — на него, с надеждой, с восхищением, а потом сразу — на нас, с победоносным выражением лица. Ну, как Пётр I на брошенную любимую палатку Карла XII — вот, мол, что врагов империи ждёт.

— Я психотерапевт! — пропел неприятный субтильный тип и аппетитно чмокнул во второй раз.

— И?

Тот снова к Никоновой — кидается взглядом, теперь паническим. Мне начинают надоедать эти сценки — нервы.

— Я не понимаю! Причём тут психотерапевт?! Причём тут психиатр?! Вы сказали — будет юрист!

Тут не выдерживает и вмешивается руководитель студии спецпроектов Первого канала. Пока кукушка хвалила петуха, последний не сводил глаз с потолка у нас за спиной и благосклонно кивал головой. Руки у него были под столом, но, уверен, когда Никонова говорила, он загибал пальцы.

— Андрей Владимирович Курпатов очень умный человек, очень разносторонний человек. Он теле-продюсер, телеведущий, шоу-мен. А ещё Андрей Владимирович – учёный, известный специалист в области психологии, психотерапии и сексопатологии. Автор, кажется, 20 книг...

Тут резко раздался недовольный предостерегающий кашель рекламируемого — почти угрожающий.

— ...множества книг и научных трудов, — быстро, не сбиваясь с ритма, поправилась Никонова и посмотрела на субтильного парня с обожанием. — У него куча (!) бестселлеров для простых людей! А ещё у него есть дар!

Ничего не понимаю. Переглядываюсь с Олегом.

— Неужели Вы не знаете?! — растерялась женщина.

— Нет! — обидел я доктора, который перестаёт кивать и бледнеет.

— Как так? Ну, на Первом канале — ток-шоу «Доктор Курпатов».

Она расставляет руки ромашкой и изображает улыбку а-ля Макдоналдс. И торопливо, глотая буквы, добавляет:

— Очень популярное было среди нашей аудитории! Очень интересное!

— Может быть. Такие вещи не смотрю, — отвечаю, едва не добавив: «Буду я на такую хрень время тратить».

— Я тоже не видел! — подаёт голос Олег.

«Автор множества книг и научных трудов» смотрит на нас как на больных.

— Какое отношение это имеет к нам?

Никонова раздражённо ставит таинственную чёрную сумку перед собой на стол — почти швыряет. И раскалывается.

— Андрей Владимирович Курпатов — генеральный директор ООО «Красный квадрат»! В эту группу компаний входит и ООО «Зелёная Студия»! Вот! То есть юридически – он Ваш начальник, Эльхан! Вот!

— Ну, наконец-то! — выдыхаем мы.

Я-то подумал, психотерапевта-психиатра прислали из-за заявленной нами угрозы самосожжением. А, оказалось, это их свой штатный психиатр-психотерапевт. Вот, кто, получается, моё начальство! Очень серьёзная компания Первый канал. Очень серьёзный «предметный разговор» у нас выходит.

— Кроме того, — продолжает обиженная Никонова о самом любимом. — Редакция ток-шоу «Доктор Курпатов» находилась в ваших комнатах — до вас.

— В нашей редакции?

— Да! Да! До вас.

«О небо! Благодарю тебя!» — едва не вскричал я. Ведь, последний в жизни день моего пребывания в Стакане — это было понятно — наконец-то раскроет главную тайну Студии спецпроектов самого большого и важного телеканала страны. Судьба щедро поднесла мне шанс.

— Аааа! Так это с Вас начались издевательства над диванами! — обрадовался я ответу на мучавший девять месяцев вопрос.

— Какие? Какие диваны? — не поняли оба топ-менеджера.

— Ну, эти грязные диваны в нашей редакции — залитые вином и физиологическими выделениями! Это вы их до такого положения довели?

Доктор Курпатов вздрогнул. Может, вспомнил, как это было?

А Никонова сконфузилась и покраснела.

— Ну, Эльхан! Ну, что Вы такое говорите! — заныла она. — Ну, что Вы — нормальные диваны. Прекрасные белые диваны!

И вдруг переходит на крик:

— Нет! Нет! Нет! Редакция отличная! У вас были все возможности для реализации! А вы сделали такую глупость! Да, Олег, Вы же себе всю карьеру загубили! Всё будущее уничтожили!

По её мотанию головой получалось, что последние два предложения-мысли адресованы были коллеге. Как я понял, моё будущее Никонова считает априори неинтересным. Хотя, она права — с ними я стану ещё более неадекватным.

— Конечно! — выходит из себя Олег. — Все условия для работы! Да у нас был минимум необходимого. Всё на коленках делали. Экономили на спичках! Куда-то все эти условия пропадали, не дойдя до нас. Дорого и круто!

— Нет! Нет! Вы выполняете заказ! Не верю! Не верю! Не верю!

Истерика бывшей начальницы взрывает Олега.

— Как вы понять не можете?! Люди не рабы! Не стадо баранов! Вы вышвыриваете людей, работников, словно это мусор, хлам. Отдали бумажку, дали, извините, пинка — до свидания! И ТК для вас — хлам! Потому что привыкли к покорности некоторых коллег. Привыкли! Привыкли! Чего вы добились? На нас с Эльханом сэкономили по паре сотен тысяч. И на других также! И не важно — какая репутация у федерального телеканала. Государственного! С бюджетной финансовой подпиткой! Лицо страны! Вам не хватает от ваших остальных дел?! Можно было бы встретиться с сотрудниками, извиниться, уволить по закону — простое человеческое и правовое отношение! Так нет! А вот мы вам ответили — и вы сразу: ой, кто-то их на это подбил! Будто мы дети и сами не можем понять, что права надо защищать! Не просить! А защищать! Защищать!

Никонова сидела в страхе, съёжившись, схватив со стола и крепко прижав к верхней части грудной клетки свою сумку, от которой я не отрывал в надежде взгляда — большую, чёрную, таинственную сумку.

Женщину спас доктор. Он снова предупредительно громко вздохнул, акцентировав наше внимание на выражение его лица — лица средневекового страдальца, замученного пытками. Потом медленно повернул голову к Олегу, и, уже не скрывая своё образование, излил, едва не добавив в конце мысли слово «пациент»:

— Вы слишком перевозбуждены сейчас!..

Потом откинулся на спинку стула и сказал то ли как почти психолог, то ли как почти поэт.

— Обуздайте своё эго!

Слово «эго» он произнёс громко, нараспев. Получилось «эййй-гоооууу».

Мне стало смешно. А у Олега заблестели глаза — контекстуальное «пациент» ему не понравилось, я его характер знаю. И он быстро — за три выдоха — ответил длинной фразой-издевательством.

— Исходя из принципов социально-когнитивного поведения субъекта, который как сам воздействует на среду, так и испытывает обратное влияние, моё сублимированное эго нисколько не настроено враждебно к окружающему миру и в частности к Вам. Думаю, Вы допускаете простейшую фундаментальную ошибку атрибуции, и причина, в первую очередь — в диссонировании выбранной Вами модели общения с собеседниками, то есть с нами, недооценке обусловленности ситуационных влияний, а также в Вашей проблеме адекватного восприятия окружающей действительности и собственного организма.

Лицо Курпатова вытянулось и стало продолговатым — сделало попытку понять услышанное, но быстро утомилось. Может, он излишне привык к телевизионным ток-шоу с подсадными пациентами-артистами, которые с восторгом смотрят ему в рот, только потому, что он провозглашен «известным специалистом в области психологии, психотерапии и сексопатологии»?.. Не знаю — не хочу тоже допускать фундаментальную ошибку атрибуции...

Никонова же, с надеждой следившая за этим лицом психиатра, тоскливо посмотрела на стол и ещё сильнее прижала к груди свою сумку.

— А Вы что — увлекаетесь психологией? — расстроился доктор.

— Увлекаетесь, возможно, Вы. А я её изучал, — ещё больше огорчил его Олег. — Хотите об этом поговорить?

После этого Курпатов, обиженный, молчал оставшиеся несколько минут разговора.

Теперь я уже хохотал. А ведь психотерапевт ещё хорошо отделался — мог, ведь, получить профессиональный джеб от коллеги.

Начальству больше нечего было сказать. Руководителю Студии спецпроектов Первого канала оставалось вцепиться за последнюю соломинку.

— Нет, вы меня не убедили, — уставшим голосом, опустив глаза, зашуршала она. — Все-таки, продались кому-то. Чей-то заказ выполняли.

Курпатов не реагировал, и я сам помог даме.

— Послушайте, я лично и не собирался Вас переубеждать. Если Вы так считаете, продолжайте на здоровье. Прощайте!

Поднимаюсь и ухожу. Беспокойный пенсионер-дачник из Службы безопасности Первого канал, что-то прокричав в телефонную трубку, бросается за мной. Преследовал до комнаты милиции, оставаясь на безопасном для себя расстоянии в десять метров...

Догадываюсь, почему Наталье Никоновой нужен был тот «предметный диалог» и почему наша бывшая начальница вначале пугливо заискивала, потом, успокоившись, в Максе перешла в смелую атаку.

Видимо, руководителя Студии спецпроектов, обычную жалкую крепостную начальницу, прижали к стенке настоящие хозяева Первого канала — Константин Эрнст с женой, и та выбила себе последний шанс — санкцию на встречу с нами, на которую захватила этого субтильного Курпатова. А Курпатова главная теле-семейка России обожает, боготворит и доверяет ему. Он их и от хронических неврозов с подростковыми фантазиями лечит, и воровать — как зиц-председатель группы компаний «Красный квадрат» — помогает [6]. Вот, он и убедил их, что мы и вправду неадекватные.

Такая была у нас встреча с руководством. Серьёзная встреча! А ведь многие думают — это же Первый канал, здесь работают только суперпрофи!

До посиделок с Никоновой и Курпатовым в «Максе», произошла ещё одна короткая сценка, когда нас наспех, с наскока, попыталась завербовать местная останкинская ФСБ — мол, давайте, ребята вместе, сообща копать под Эрнста и Шубина.

Но это не интересно.

Потому что мы отказались.

К часам четырём вечера мы были в Госдуме, куда нас пригласил депутат-коммунист Николай Коломейцев, член Комитета ГД по труду и социальной политике.

Ещё утром он увидел в Интернете наше обращение, связался по телефону с Олегом — нормальная реакция настоящего выборного представителя. Его заинтересовала распространённая нами информация, и на пленарном заседании парламента депутат предложил своим коллегам вмешаться в ситуацию — поручить Комитету по информационной политике, информационным технологиям и связи и Комитету по безопасности запросить у руководства Первого канала и в Генеральной прокуратуре информацию о причинах нашего досрочного увольнения, а также «о правомерности создания на канале с очень большим бюджетным вливанием, аффелированных с руководством семейных структур».

Предложение депутата-коммуниста не прошло — за проголосовал 61 народный избранник (46 — из КПРФ, 15 — из ЛДПР), а против — 312 (311 — из «Единой России», 1 — из ЛДПР). «Справедливая Россия» — всей фракцией — в голосовании не участвовала, как и 4 депутата из «Единой России», 11 — из КПРФ и 24 — из ЛДПР.

Мы приехали как раз до этого голосования и успели послушать выступления депутатов перед ним. Мне особенно запомнились слова Валерия Комиссарова, счастливо перепрыгнувшего из кресла ведущего пахабного ток-шоу «Моя семья» в нежное кресло депутата «Единой России» — сейчас он председатель Комитета ГД по информационной политике, информационным технологиям и связи. Единорос утверждал, что инициатива Коломейцева «выглядит как часть какой-то продуманной кампании по дискредитации Первого канала», который «не получает никаких бюджетных средств в принципе» (!). Мол, на основании того, что Первый канал «по юридическому статусу является акционерным обществом и согласно Бюджетному кодексу не должен получать бюджетные средства». Это мнение Комиссарова о крупнейшем в России СМИ, которое принадлежит не Эрнсту, а государству. О телеканале, который всё-таки получает деньги налогоплательщиков.

От предшественника-учителя Андрея Малахова мне с Олегом также досталось — мол, наша акция «выглядит как шантаж, как угроза самосожжения на стратегическом объекте». Да и, вообще, нам, мол, надлежит благодарить руководство Первого канал за «чудеса толерантности», потому что статья 29 закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании», пункт «а», «предусматривает принудительную госпитализацию в том случае, если лицо представляет непосредственную опасность для себя и окружающих». А вот добрые дяди и тёти нас пожалели, видите ли.

Эти слова могли бы обидеть. Могли бы...

Но как обижаться на главу комитета парламента, который, мобилизовав весь свой актив, носится по зданию Госдумы и агитирует среди коллег за своего бывшего и нынешнего хозяина — Константина Эрнста?!

Вспоминаю звонок знакомого парламентария П. немногим ранее.

— Эльхан, тут Комиссаров с Резником ко всем подбегают, презентацию вам устраивают. Говорят, что ты и твой друг — наркоманы. А ещё, что вы — психи. И всех в Останкино избивали, когда там работали.

— Резник — это который Борис [7]? — спрашиваю я П.

— Да, да — зам Комиссарова. Говорят, что вы разворовали Первый канал. И что вам заплатили за эту акцию буржуи (иностранцы. — Э.М.).

Вместе смеёмся.

— Вы не спрашивали, что лично я украл? Может, сам не догадываюсь. Поищу дома...

П. снова смеётся. А потом резко замолкает.

— Здесь сейчас будет голосование по вашу душу...

Пауза. Я тоже молчу.

«Друг или раб?», — спрашиваю я мысленно.

— Я твой друг, Эльхан... — догадывается П. — Ты же знаешь!

Не отвечаю. Жду.

— Но ты понимаешь? Я же из «Единой России»...

«Так друг или раб?»

— Но я на твоей стороне. Держитесь там, парни!..

«Все-таки не друг. Раб».

— Извини, Эльхан. Мне пора.

Вдруг неожиданно для себя спрашиваю про Николая Коломейцева.

— О! Простой ростовский парень! — оживает П. — Если в Думе осталось пять-шесть честных людей, то Коля Коломейцев — один из них! Слышишь меня? Он — честный парень!

Ничего не говоря, не прощаясь, заканчиваю этот разговор.

Да у меня и не было иллюзий...

У Николая Коломейцева с депутатом Олегом Шеиным [8] одна приёмная на двоих. Там познакомились с Андреем Демидовым — он помощник депутата Шеина, а также замдиректора общественной организации Институт «Коллективное действие» и активист движения «Альтернативы». Вот человек, которого мы с Олегом ещё утром не знали, но он нам очень помог — услышав про нашу акцию, распространил информацию о ней по всем доступным ему каналам. Не остался равнодушным, не стал успокаивать себя модным набором мыслей: «От меня ничего не зависит!», «Мир не изменить!», «Их не прошибёшь!», «Мы заложники времени» и т.д.

— Эрнст сегодня несколько раз звонил Миронову и Левичеву [9], — смеясь, рассказывает Андрей. — Вначале дерзил, потом стал просить — почему, дескать, я, помощник депутата Шеина содействую вам: «Возможно ли ограничить его активность?» А те корректно просили Шеина надавить на меня.

— И что он? — спрашиваю я.

— Попросил меня «оставаться в рамках допустимого», «не переусердствовать».

— Ну, а ты? — решил уточнить я.

— Продолжаю делать то, что должен делать! — уточнил Андрей.

И снова смеётся.

Это, и вправду, смешно. Волнующийся, потеющий Эрнст бросил все дела и обзванивает депутатов, главных редакторов газет, радио. Смешно.

Некоторые с ним соглашаются, сами заискивают; другие его — Константина Эрнста — посылают.

Смешно...

Многие неизвестные мне до того дня люди очень помогли. Было много звонков. Со всей России. Из Владивостока, из Хакасии, из Воронежа. Со всей страны. Незнакомые люди... Просто, чтобы поддержать.

Часто не называли имён. Всё равно — спасибо. Как, например, пожилой мужчина — сказал, что работает небольшим начальником в МЭРТе. Как женщина из ВЦИОМа: «Вы оба, как Давид против Голиафа. Но не испугались». Всё равно — спасибо. Всем им — низкий поклон. Правда, не считаю Эрнста Голиафом. И Систему таковой не считаю. Всё ещё проще, чем в той истории в Библии...

Коллеги. По-разному...

Были те, кто работает якобы в оппозиционных СМИ — по телефону говорили одно, в газете писали другое. Якобы оппозиционные. Коллеги-коммерсанты. Новые такие коммерсанты...

Им тоже спасибо. За показанную позицию, обнаруженную. Позицию-позу.

Были и такие, как обозреватель «Газеты.Ru» Наталия Геворкян — первая, кто разгадал нашу метафору. Оказалась смелее, чем некоторые мужчины. Или как Андрей Шилов, тогда работавший собкором НТВ в Германии. И много других коллег. Спасибо.

Были коллеги, которые звонили с неопределяемых или незнакомых номеров и поддерживали. Были такие, которые поддерживали, но просили об их звонках никому не говорить. А некоторые только ставили высокие оценки фотографиям в «Одноклассниках». Всё равно — спасибо.

Да, нашлись и те, кто злорадствовал. Их было много. Говорили: «Ну, это же не 90-е! Нельзя так глупо поступать! Сейчас по голове дадут! И поделом!» Говорили между собой...

Понимаю, вся их смелость осталась в 90-е.

Несколько коллег устроили «справедливый коллективный товарищеский суд». Дескать, «Теперь они могут поставить на работе журналиста жирный крест». Словно, мы сами это заранее не понимали. Другие посвятили нам «стихи». За это тоже спасибо! За позицию-позу.

Хорошо, ребята. Если два недалеких парня, которые едва не предстали перед всем миром в негнущихся брезентовых костюмах-комбинезонах, за 6 (шесть!) тысяч рублей так напугали Систему, разворошили хотя бы на миг главное в России тёплое семейное теле-гнёздышко, то я представляю, что сделают такие светлые головки как ваши. Представляю и жду этого. Жду. Жду. Жду уже почти два года. И ничего. Тишина.

Если раньше работодатели держали коллег на годовых срочных договорах, постоянно незаконно [10] перезаключая их, то сейчас сроки действия контрактов вообще сокращены. Например, не на год, а на полгода, три месяца. Я видел срочный трудовой договор сотрудника НТВ, который за 2010 год был перезаключён шесть (!) раз — то есть каждые два месяца.

Более того. Сотрудников, работающих по бессрочным или же срочным трудовым договорам, заставляют писать заявления об увольнении по собственному желанию, а затем заключают с ними договоры об оказании услуг. Но ТК (ч. 4 ст. 11) требует, чтобы трудовые отношения были урегулированы на основании норм трудового законодательства. А получается — люди ходят на работу, выполняют определенную деятельность, у них редакционные удостоверения того или иного известного СМИ и т.д., но юридически (!) — они безработные! Юридически — они не сотрудники! Закон считает, что у них гражданско-правовые отношения, а не трудовые. Что у них сдельная работа. Без пенсионных отчислений, социальных выплат и т.д. Обычный российский работодатель не может о таком даже мечтать — такие нарушающие ТК договоры об оказании услуг рискуют заключать только с трудовыми мигрантами. А вот боссам СМИ так поступать даже с гражданами страны можно!

Можно?

А я всё жду, жду.

Можно!

Но даже эти вшивые договоры по оказанию услуг заключают не с федеральным телеканалом, а через аутсорсинговые схемы — с «карманной» производящей конторой. Если на Первом канале это группа компаний «Красный квадрат» и ООО «Зеленая Студия», то на НТВ — принадлежащая гендиректору НТВ Владимиру Кулистикову (управляется через его первого зама Олега Адамова) ООО «ППК» [11], куда поголовно силой загоняют штатных сотрудников телеканала.

Ну, что, ребята и девчата? Братья и сёстры. Ещё вчера вы верили, что тоже элита, что вас уважают. Теперь зарплаты равняются ставкам обычных охранников.

Такой новый тренд. Такой вот ответ российских работодателей экономическому кризису. Всё, до чего они додумались. Я не могу говорить о точных цифрах — мне их не показывают! — но коллеги из финансовых служб НТВ утверждают, что чистая прибыль телеканала за кризисный 2009 год больше, чем в предыдущие богатые, сытые годы. А зарплаты сильно понизились. А ведь люди уволены. А ведь многие программы закрылись.

Хорошо, ребята?

Хорошо, ребята!

Кушайте!

На здоровье!

Наша отчаянная акция остановила массовые увольнения на Первом канале. Несколько десятков людей — почти полторы сотни — избежали нашей участи. Потом, месяца через три, процесс возобновился. Начальство успокоилось. Потому что все продолжали молчать. Сила действия равна силе противодействия.

С такими можно!

Голодовка привела к тому, что через восемь дней у меня начались проблемы со здоровьем. Пришлось её прекратить.

Но мне было приятно. Да, было приятно — никогда не думал, что продержусь без еды так долго. Всегда удивлялся, как люди подолгу выдерживают без пищи во время протестных акций. А тут понял — если есть идея, если она важна, если она мучает, гложет, то появляются и силы её реализовать.

В день окончания голодовки у меня выкрали чудесным образом портфель с документами — судебными. И начались остальные странности...

6. Из Андрея Курпатова телесемейка слепила потом ещё одного «карманного» телеакадемика, члена Академии Российского телевидения.

7. Борис Резник — член фракции «Единая Россия», заместитель председателя Комитета Госдумы по информационной политике, информационным технологиям и связи. Получил в 1981 году объясняющее его интеллектуальный уровень образование — Хабаровская высшая партийная школа.

8. Олег Шеин — депутат Госдумы (партия «Справедливая Россия»), заместитель председателя Комитета по труду и социальной политике. Известный профсоюзный активист, сопредседатель профсоюза «Защита труда».

9. Сергей Миронов — председатель партии «Справедливая Россия». Николай Левичев — глава фракции этой партии в Госдуме пятого созыва.

10. Заключение с работником срочного трудового договора вместо бессрочного трудового договора незаконно. По Трудовому кодексу России (ч. 2 ст. 58) срочный трудовой договор может быть заключен лишь при условии невозможности установления трудовых отношений на неопределенный срок с учетом характера предстоящей работы или условий ее выполнения. Постоянная пролонгация, перезаключение срочного трудового договора также запрещено законом! ТК (ч. 1 ст. 338) допускает возможность перезаключения срочного трудового договора на новый срок лишь применительно к работникам, направляемым на работу в дипломатическое представительство России за границей.

11. Юридический адрес у ООО «ППК» в официальных бумагах — г. Москва, ул. Вильгельма Пика, д.3, стр.2. Хотя по выписке из ЕГРЮЛ — г. Москва, Береговой проезд, д.4, к.3, стр.5. ИНН 7715703847. Уставной капитал — 10 тысяч рублей. Генеральный директор — Свенцицкий Александр Трофимович. Типичный зиц-председатель — добродушный старичок, «божий одуванчик». Отдел кадров ООО «ППК» расположен в Телецентре на площади, принадлежащей НТВ. В основном, в эту контору загоняются сотрудники телекомпании, работающие вне Дирекции информационного вещания НТВ («новости») — от программы «Утро на НТВ» до «Ты не поверишь!» и «Авиаторы».

Перейти к оглавлению