В тот день поселок ДЗФС (г. Дмитров) стоял на ушах с самого утра. Из Москвы в школу №3 пришла телеграмма. Директриса кусала губы, улыбалась и нервно теребила кусок бумажки — как счастливый лотерейный билетик, как письмо с войны, как заграничный паспорт с визами стран развитой демократии. Это была телеграмма из Останкино. С коротким текстовым сообщением: «Светлана Лобова приглашается на запись программы «Звездный час». В поселке ДЗФС каким-то чудом не объявят трехдневный праздник. Шампанское будет разливаться по пластиковым стаканчикам всех административных кабинетов. Светка Лобова на пару недель станет самым обсуждаемым человеком в поселке — да и во всем городе. Светка Лобова едет к Супоневу.
Я всегда его любил. Обыденно, без нежностей, без лишних слов, естественно, как любят родителей. Они есть. И ты их любишь каждый день, просыпаясь и засыпая. Сергей Супонев был вот таким дядькой, которого ты обожаешь, — без вариантов. Приходишь после школы домой. Переодеваешься, моешь руки, греешь на конфорке рыбный суп. Потом достаешь из холодильника яблоко (иногда морковку), усаживаешься перед теликом и ждешь эту заставку. Сначала это был зеленый треугольничек с тремя звездочками над буквой «В». Под звездочками надпись дурацким по нынешним временам шрифтом «Звездный час» (генеральный спонсор программы банк «Барн»). В кадре появлялся улыбчивый дядька в потертых джинсах и пуловере и сразу предупреждал: «40 минут радости я вам гарантирую». И не врал.
Я смотрел на Супонева и мечтал стать таким же. Когда ты вроде бы вырос, но не вырос.
Провожали Светку всей школой. Как в армию. Девочки советовали, как нужно одеться, мальчики советовали, как нужно себя вести. Учителя вместо уроков советовали, как составлять короткие слова из длинных. Директриса продолжала теребить телеграмму. Светка, чувствуя груз ответственности, тренировалась не бояться камеры и постоянно, как японский турист, зачем-то фотографировала себя на мыльницу.
Яблоко из холодильника сгрызалось быстро. И идти за следующим было просто невозможно. Потому что было не оторваться. Я не следил за ходом игры, за участниками соревнования и даже за призами. Я смотрел на Супонева и мечтал стать таким же. Когда ты вроде бы вырос, но не вырос. Когда ты вроде бы чертовски умный, но вообще-то, такой же дурак — в самом хорошем смысле этого слова, — как и эти школьники за игровыми тележками. Когда ты работаешь на камеру, но вообще-то, никаких камер нет — и все настолько по-настоящему, что как будто происходит у тебя в комнате. Я смотрел на Супонева и мечтал, когда вырасту, тоже работать в телевизоре: надо же, думал я, какие клевые люди работают в телевизоре. Лучшие люди.
Электричку, на которой Светка Лобова уезжала в Москву, разве что ленточками не украсили. На платформе с последним словом выступила директриса, только-только расставшаяся с телеграммой: «Ну, не подведи». Я вернулся из школы домой, родители вечером ни с того ни с сего набросились: «Вот, посмотри на Свету, такая же, как ты, а ее по те-ле-ви-зо-ру по-ка-жут! Это тебе не Тупака слушать». Я соглашался и включал Тупака. Из банальной худощавой четверочницы Лобова превратилась в opinion maker. Нам всем пришлось с этим смириться. Супонев ведь всегда, всю дорогу, после родителей оставался главным детским авторитетом, который одной телеграммой мог превратить ничем не интересную девочку в полубога.
Потом была другая заставка. Прыгающие и поющие звери, безумные слоны трубят хоботами, розовая птица фигачит на пианино, коала раскачивается на дереве, лягушка вылезает изо рта у льва. Вы за кого болели — за хищников или травоядных? «Вечером в среду, после обеда, сон для усталых взрослых людей, мы приглашаем тех, кто отчаян, в дикие джунгли скорей…» Единственная песня, которую я знаю наизусть из той, детской жизни. И в конце появляется название программы, раскрашенное в радугу (сейчас бы завели уголовное дело по запросу депутата Милонова), — «Зов джунглей». Снова сладкое яблоко из холодильника. И снова не оторваться. Черт, как ему это удавалось?
Тот легендарный эфир «Звездного часа» стал главным телесобытием поселка ДЗФС. Помню, что в этот день в нашей школе отменили часть занятий. В актовом зале установили самый большой из существующих телевизоров. Детей усадили таким образом, чтобы высокие оказались на задних рядах, а малявки — поближе. Чтобы было всем хорошо видно. Мы не дышали. На наших глазах вершилась история — девочка из провинции на федеральном телеканале двигала свою игровую тележку, рвалась к победе и становилась звездой. Мы все, кто сидел на этих стульях, понимали, что она уже ей стала. Она видела Супонева на расстоянии вытянутой руки.
За окном — девяностые годы, и две самые страшные вещи — это двор и телевизор.
Теперь я понимаю, как ему это удалось. Он не играл в детского телеведущего. Он просто им был. Мы ничего о нем не знали. Никаких подробностей биографии, личной жизни. С кем он дружит? На ком он женат? Каких политических взглядов? Кто его враги? На какие вечеринки ходит и какие напитки пьет? Никто и никогда этим не интересовался. Потому что это было тупо не важно. Важно было совсем другое: страна не знала о нем ничего и при этом доверяла ему самое главное, что у нее было, — детей. За окном, напомню, девяностые годы, и две самые страшные вещи, от которых любой родитель старался оградить своих детей, — это двор и телевизор. Сергей Супонев был не в силах изгнать из дворов наркоманов, бандитов и гопников. Но ему хватило сил сделать гораздо более крутую вещь: он перетащил эти некогда уютные дворы, где исторически всегда принимались самые важные жизненные детские решения, в телик. И в такие дворы нас отпускали без оглядки. Снова так быстро закончилось яблоко — и это самое страшное, что могло произойти в этих уютных дворах.
Чуть позже была программа «Dendy — новая реальность». Это, кажется, 1995–1996 годы. Дядька без возраста в потертых джинсах играл в приставку и рассказывал о новых игрушках. «Танчики», «Марио», «Черепашки-ниндзя». И это уже не детская любовь. Это подростковая пубертатная страсть. Ну кто еще мог вертеть в руках эти желанные желтые квадратные картриджи, если не Супонев? Никто. К 1996 году дети уже привыкли, что все самое лучшее в телеэфире — у него. Чуть позже наши родители так будут говорить о Парфенове, который тоже в студии будет крутить в руках всякие забавные штуки и рассказывать о стране так, как никто до него этого почему-то не делал. Хотя делов-то: разговаривать с людьми по-человечески, а не по-телевизионному. Вот Супонев и был для нас своим Парфеновым, со своей страной, своей — то есть нашей, детской — новой реальностью. Со своим — то есть нашим — детским языком.
На надгробном камне Сергея Супонева выбита эпитафия: «Твой звездный путь на этом свете пролег с экрана в души к детям».
Светка Лобова заняла первое место. Она победила. Был большой праздник, линейка на втором этаже и чествование. Сергей Супонев лично подарил ей бумбокс — по тем временам невиданное счастье. И еще целый блок «Киндеров». Такого приданого не было ни у одной девочки в радиусе 70 километров. Как сложилась ее дальнейшая судьба — я не знаю. Но тогда она победила. Мы все тогда победили. У нас был Супонев.
А вот у моего маленького сына его не будет. И у вашего тоже. Хотя двумя самыми страшными вещами, от которых так хотелось бы отгородить детей, остаются все те же вещи: двор и российское телевидение.
