Псевдомемуары Константина Эрнста: «Мне казалось очень важным сделать так, чтобы Путин был не источником страха, а объектом насмешек» - Старый Телевизор
Псевдомемуары Константина Эрнста: «Мне казалось очень важным сделать так, чтобы Путин был не источником страха, а объектом насмешек»
13 июня 2011, 22:39 3127 iq http://www.kommersant.ru

Журнал «Власть» завершает проект «Кремлевские стенания», в котором наши авторы моделируют будущие воспоминания крупных политических фигур путинской России. В предыдущих номерах Захар Прилепин, Авдотья Смирнова и Станислав Белковский исполнили VIP-мемуары за Владислава Суркова, Василия Якеменко и Романа Абрамовича соответственно. В этом номере мы предлагаем фрагменты из еще не написанных воспоминаний Константина Эрнста. Их нам любезно предоставил спецкорреспондент ИД «Коммерсантъ» Олег Кашин.

Меньше всего я думал, что когда-нибудь сяду за воспоминания, но меньше всего я думал и о том, что когда-нибудь увижу сериал о себе. К создателям «Эрнста» претензий у меня нет, хотя Сергей Безруков в роли меня — это все-таки слишком. Но я в любом случае не хочу, чтобы у новых поколений впечатление обо мне складывалось по этому произведению. Жаль, что авторы сериала не воспользовались тем, что я еще жив, и даже не поговорили со мной, но зла на них я не держу. В конце концов, не было бы этого сериала — не было бы и этих моих записок.

Если бы сериал обо мне продюсировал я сам, я назвал бы его «Эрнст. Одиночество». Этого никто никогда не хотел понимать, но, управляя своей империей, я всегда оставался один. В одиночестве принимал все решения и в одиночестве же всегда нес всю ответственность — политическую, художественную, финансовую. Ни люди, которые подчинялись мне, ни те, кто хотел, чтобы я подчинялся им, не были моими союзниками ни в чем. С этим я справлялся. В конце концов, лучшее, что они могли сделать для меня, это не мешать, и это у них иногда даже получалось. Самым неприятным было то, что рядом со мной не было никого, на чье признание я хотел бы рассчитывать. Об отношениях с так называемыми конкурентами вы прочитаете в главе «Контрпрограммирование», но речь сейчас не о них. Нигде никогда не было ни одного человека, чей ответ на вопрос «Старик, ну как?» меня бы интересовал.

Наверное, поэтому я в какой-то момент излишне увлекся рейтингами и долями — такая попытка вести прямой разговор с цифрами, чтобы не сойти с ума оттого, что больше говорить не с кем.

Когда через полгода нового гендиректора ОРТ (каналу зачем-то вернули старое неудачное название) посадили за какие-то махинации с рекламой и мне позвонил президент, я даже не удивился. Не то чтобы я относился к каналу как к своей собственности, просто так вышло, что, кроме меня, этим каналом не может руководить никто. Собственно, поэтому они меня и терпели — и Путин, и Березовский. Разницы между ними я не видел никогда, тем более что ее, скорее всего, и не было. А если и была, то для меня это не имело значения, я относился к ним как к погоде, от которой мы, да, зависим, но кто станет упрекать в лизоблюдстве человека, который в дождливый день выходит из дома с зонтиком, а в солнечный — в темных очках?

И когда я читаю мемуары Екатерины Андреевой, в которых она пишет, будто я боялся принимать решения, не посоветовавшись с Путиным, — что же, Бог ей судья, у Кати есть право обижаться на меня, я и не скрывал, что держу ее на канале только как любимую ведущую Путина и никаких других чувств к ней не испытываю.

Она отвечала мне взаимностью, это ведь она рассказала Путину, как над ним собирались подшутить ведущие «Прожекторперисхилтона», и из-за нее он отказался идти сниматься в этой программе.

Это было, когда Путин приходил на канал в день моего 50-летия; Катя задала ему тогда вопрос об американском оружии, и только трое — я, она и сам Путин поняли, что американское оружие — это не ракеты, о которых говорила Катя, а я, Константин Эрнст. Путин очень нервно воспринимал такие намеки, и, будь у него в распоряжении хотя бы один телевизионный менеджер, способный заменить меня, мое увольнение случилось бы в тот же день. Точнее, в ту же ночь — Путин приезжал в Останкино ночью, но поприветствовал нас словами «Доброе утро!» — чекистские штучки, довольно дешевые, на мой вкус.

Я не хочу делать вид, что, работая на путинском канале, я только и делал, что держал в кармане большую оппозиционную фигу. Нет, я сам был фигой, и все, кто надо, прекрасно были об этом осведомлены. Они прекрасно знали, что обращаться ко мне с просьбами дать в эфир какой-нибудь фильм о шпионском камне или о «трупах Ходорковского» бесполезно, поэтому мне даже никто с такими просьбами не звонил. Единственное удовольствие, которое я доставлял центру города (так я называю Кремль; Останкино всегда было окраиной), это тогдашний грузинский президент Саакашвили, которого в том же «Прожекторперисхилтоне» высмеивали регулярно. Но и над Саакашвили я издевался безо всяких звонков, он действительно был неприятен мне прежде всего эстетически, хоть сейчас и немодно в этом сознаваться (как будто я когда-то следовал моде — ха, я же сам ее и создавал!). Поверьте, если бы мне позвонил Путин и если бы он сказал: знаете, Константин Львович, тут ситуация изменилась, Саакашвили теперь наш друг, не обижайте его, я бы ответил прямо, сказал бы: Саакашвили сколько угодно может быть ваш другом, господин Путин, а моим другом навсегда останется Бадри Патаркацишвили, которого ваш Саакашвили убил.

В остальном же я исходил из, мне кажется, очень простого соображения: если как можно более подробно день за днем освещать всю деятельность того же Путина, это вызовет закономерное отвращение у аудитории.

Ну что, вы считаете, что ежедневные сюжеты в стиле «Владимир Путин провел рабочую встречу с Дмитрием Медведевым» способствуют обожествлению героев этой пьесы «Мрамор»? Я отдавал себе отчет в том, что массовый вкус, точнее, низкое его качество — это и есть то, на чем держался путинский Кремль. И в том, что народ в конце концов прогнал Путина и его друзей, я вижу свою даже не скромную, а вполне ощутимую заслугу, потому что гражданское самосознание зрителей сериала «Школа» все-таки выше, чем гражданское сознание зрителей сериала «Кармелита». А сериал «Школа» — это я («Кармелита» — Добродеев, если его еще кто-то помнит).

Мне кажется, что те, кто называет сегодня «Первый канал» пропагандистским инструментом, просто никогда его не смотрели, потому что «Первый канал» — это совсем не программа «Время». Так было и при Ельцине, и при Путине, так есть и сейчас — смена власти в стране не кажется мне достаточной причиной для смены моей собственной системы ценностей. Это для политически озабоченных комментаторов 1996 год — год нечестных или каких-то там еще выборов президента. Для меня это год фильма «Мертвец» Джима Джармуша, и прокатная судьба этого фильма для меня, простите уж, значит гораздо больше, чем судьба проигравшего выборы уж точно не по моей вине Зюганова. Ельцин остался бы президентом и без меня, а «Мертвеца» бы в России без меня не увидели. И может быть, не только в России — у нас была мировая его телепремьера. И день моего 50-летия в 2011 году для меня — это не визит Путина на канал, а показанный следующей ночью фильм «Гонзо» о Хантере Томпсоне и «Моя родословная» с Леонидом Парфеновым. О человеке стоит судить по подаркам, которые он делает себе сам, а не по чьим-то визитам.

О Леониде Парфенове, наверное, стоит сказать отдельно, и дело даже не в том, что он оставался моим, может быть, единственным другом на протяжении всех этих лет.

Свобода слова, по-моему, это и есть Леонид, и слава Богу, что никто никогда не узнает, чего мне стоило его присутствие на канале в условиях фактического запрета на профессию для него.

Когда Леонид на первой церемонии вручения Листьевской премии в 2010 году произнес свою знаменитую речь, я наблюдал реакцию сотрудников канала — многие из них искренне осуждали Парфенова за то, что, критикуя государственные каналы (то есть и «Первый» в том числе), он таким образом проявил неблагодарность по отношению ко мне. Тогда я не стал комментировать слова Леонида — и считаю, что был прав, потому что Парфенов, и я по-прежнему в этом уверен, меньше всего нуждается в том, чтобы кто-то пояснял его слова. Но сейчас, наверное, стоит кое-что сказать, хотя я знаю, что читатели, как и зрители, — никудышные исповедники.

Ту речь мы писали вместе — остановлюсь на такой формулировке, хотя на самом деле речь писал я. Внимательный зритель мог обратить внимание на то, что Леонид читал свой текст по бумажке, так вот: это была моя бумажка. Мое лицо в тот момент выглядело недовольным — я с этим не спорю, я действительно был слегка обескуражен, но только потому, что Леонид, следуя своему вечному принципу избегать прямых политических высказываний, не прочитал последний абзац, которым я очень гордился. Дословно его я вряд ли вспомню, но смысл сводился к тому, что отношения между властью и обществом таковы, что единственное слово, с которым мы сегодня можем обратиться к Кремлю, это слово «Уходите!». Думаю, Леонид не осудит меня за то, что я сейчас это рассказываю.

Мне кажется, покупка пакета акций канала структурами Юрия Ковальчука — это была прямая реакция Путина на наш с Парфеновым демарш. Но думать, что, купив какие-то там акции, можно получить или усилить контроль надо мной, было бы наивно, и то, что Путин (а Ковальчук — это, конечно, псевдоним Путина) этого не понимал, меня тогда даже немного удивило. Для меня же продажа канала была, не буду скрывать, очень хорошей новостью: в распоряжении медиагруппы Ковальчука к тому времени уже были «Пятый канал» и РЕН, а потом еще и СТС, и присоединение к ним «Первого канала» если что-то и значило, то только распространение моего влияния и на эти каналы, что, как известно, и случилось. Как к этому отнесся сам Путин, я не знаю, мы к тому времени уже не разговаривали вообще. Наши отношения всегда были нейтрально-вежливыми: у меня не было желания как-то завоевывать расположение Путина, Путин же, очевидно, так никогда и не простил мне того, что, когда в августе 1999 года нас познакомил Березовский, я прямо при Путине (не люблю говорить о людях за глаза) сказал Борису, что он сошел с ума и что мы, конечно, сделаем из этого человека президента, но потом сами об этом пожалеем.

Если в России будет написана честная политическая история нулевых годов, то мне очень хотелось бы, чтобы в ней был упомянут проект «Фабрика звезд. Возвращение». Мне кажется крайне важным то, что нам удалось: подвести символический итог путинскому десятилетию. Первые сезоны «Фабрики звезд» — то, что могло показаться новой, мирной по сравнению с девяностыми и приемлемой для большинства жизнью. Я никогда не пытался быть настоящим деятелем шоу-бизнеса, но по факту был им, и этот опыт кажется мне бесценным. Я пришел на канал в 1995 году — все, наверное, забыли, но в жесткой ротации в музыкальных программах тогда был, например, клип Евгения Кемеровского «Братва, не стреляйте друг друга», такая эталонная русская песня тех времен. В какой-то момент мне пришлось составить даже что-то вроде черного списка — наверное, это был волюнтаристский шаг, но я продолжаю настаивать на том, что, если бы в 2000 году я не запретил показывать на канале клипы Шуфутинского и других героев того же рода, страна так и продолжила бы барахтаться в говне.

Первые сезоны «Фабрики звезд» были для меня попыткой создать новый стандарт русской поп-музыки. Группы «Корни», «Фабрика», Юлия Савичева и другие созданные каналом герои звучали по тем временам вполне авангардно, насколько это слово может быть применимо к постсоветской российской массовой культуре. А то, что произошло с ними потом, это, в общем, та же деградантская история, которую мы наблюдали и с властью.

Запуская «Фабрику. Возвращение», я хотел показать, во что превращается попса на неконкурентном рынке, такая метафора путинизма.

Это же я придумал, чтобы Виктория Дайнеко перепевала «Дусю-агрегат» — старинный хит любимой группы Путина «Любэ». Дуся-агрегат — по-моему, это наиболее адекватный образ путинской государственной машины, и если кто-то этого не понял — что ж, я хотя бы попробовал.

Никто не знает, чего мне стоило пробить появление в эфире в новогоднюю ночь 2010 года частушек в исполнении компьютерных Путина и Медведева. Как-то слишком много нашлось желающих высказаться по поводу того, что эти частушки были слишком комплиментарны по отношению к президенту и премьеру, и почему-то никто не обратил внимания на то, что этот эпизод был ценен не содержанием куплетов, а самим фактом: впервые за десять лет телезрители увидели карикатуру на первых лиц государства. Сам жанр находился под запретом, и мне, а не каким-то революционерам и борцам удалось этот запрет уничтожить.

Мне казалось очень важным сделать так, чтобы Путин был не источником страха, а объектом насмешек. Поверьте, лишить власть сакральности гораздо сложнее, чем выгнать конкретных людей из конкретного Кремля.

Мне смешно слышать, что Путина прогнали люди, сформированные интернетом, какое-то специальное интернетовское поколение. У меня была возможность проверить качество этой аудитории: фильм «Чужая», который я спродюсировал, мы сознательно не рекламировали на канале вообще, ориентируясь только на интернет. Фильм, как известно, не пошел — не пошел ровно потому, что люди, активные в социальных сетях, не способны даже просто пойти в кино. Поход в кинотеатр для них — это опасное путешествие во враждебную среду. Провал «Чужой» не был для меня неожиданностью, но как лабораторный эксперимент он крайне ценен, поэтому не стоит называть события 2012 года твиттер-революцией — да, это была революция, но ее участники были прежде всего не пользователями социальных сетей, а зрителями «Первого канала». Эксперименты с ночным эфиром, и прежде всего «Городские пижоны» — их почему-то принято считать неудачными, но я и к ним продолжаю относиться как к первому шагу в сторону революции. Я понимал, что этот народ многого не может, что нужно долго и по чуть-чуть менять его даже не взгляды — привычки. Что-то у меня получалось, что-то — нет. Но больше получалось.

В 2011 году мы с Парфеновым открыли в Останкино памятник Владимиру Зворыкину — это тоже была важная для меня история; не только потому, что Зворыкин, как и я, создатель телевидения. Зворыкин — человек, добившийся всего вопреки большевизму, а для меня большевизм — то зло, с которым я боролся всю жизнь, и этого тоже почему-то никто не понимал. Просто подумайте, зачем мне все это было нужно? В двадцать пять лет я был кандидатом биологических наук, и за место в научной номенклатуре даже бороться не требовалось, судьба была распланирована на годы вперед. Но я пошел во «Взгляд», и этот выбор до сих пор кажется мне самым важным в моей жизни. Этого никогда не поймут те, кто впервые увидел меня в жюри КВН, но я себя все-таки впервые увидел немного раньше и до сих пор вижу себя не путинским чиновником, а ведущим «Матадора» с хаером и в кожаной куртке.

Олег Кашин. «Коммерсантъ-Власть»

13 июня 2011, 22:39 3127 iq http://www.kommersant.ru
Комментарии загрузка...
Войдите или зарегистрируйтесь, чтобы добавить комментарий